Маша вчера бегала по небольшой целине снежного двора, всю её истоптала, восемь раз забегала домой, восемь раз переодевалась и спешила обратно. Румяная, запыхавшаяся, взмокшая на загривке, счастливая.
В какой-то момент она просто упала на снег и отрешённо стала смотреть в бледное голубое небо. Лежала неподвижно. Куда улетели её мысли? Что проплывало перед её глазами? О чём мечталось и что чувствовала она в этот момент?
А сегодня мои дети пытались лепить снеговика. Однако снег не липнет: морозец. Но желание слепить снеговика сильнее любых погодных условий. К тому же всё для него, кроме снега, давно подготовлено. И ведро, и глаза, и нос, и даже шарфик. Вот и слепили они то, что смогли. Получился снеговик профессора Доуэля. Но, по-моему, шикарный. Во всяком случае, он из снега, и он улыбается.
Что там говорить, многие из нас, конечно же, чувствуют тревогу и опасения… Мы побаиваемся, а кто-то, может, и боится наступающего года. Да, уходящий был очень трудным, для кого-то – страшным… Но я всё время надеюсь и верю, что жизнь мудрее нас, а мудрость не бывает жестокой и злой. Ум бывает злым и жестоким, а мудрость всегда добра.
Желаю всем нам, встревоженным, уставшим и опасающимся, житейской и жизненной мудрости, стойкости, достоинства и сил… Чтобы находились жизненные силы для радости!
И самое-самое главное и короткое пожелание: желаю, чтобы наши дети не почувствовали, не узнали и даже не догадались о том, что у нас, у взрослых, есть трудности и что они живут в непростые времена.
С Новым годом!
2015
Я не «Шарли»!
Год начался плохо. Страшно начался год. Никто из здравомыслящих от него ничего хорошего и не ожидал, но всё же было ощущение и надежда, что будет перевёрнута страница уходящего трудного года и что новый начнётся с чистого листа… Надежда, что утро вечера мудренее.
Не вышло! Кровавые чернила, которыми писались предыдущие годы, просочились сквозь страницы и залили новую.
Я в тяжёлом унынии и почти в отчаянии от того, что стряслось во Франции. Я в ужасе от кровопролитных и хладнокровных терактов в Париже, в унынии и почти в отчаянии от того, что было после. В новостях всего мира про парижские теракты раз за разом показывали и показывали лежащего на тротуаре раненого человека, который, на беду, поворачивается и смотрит на приближающегося к нему террориста с автоматом. Всё происходило очень быстро. Лежащий беспомощно поднимает руку, прикрываясь ею от надвигающейся смерти, звучит выстрел, рука падает, и человек замирает так, что не остаётся никаких сомнений в том, что произошло. Через мгновение террорист перешагивает через убитого им человека.
Мои дети видели эти кадры. Они затихли от ужаса и простоты того, как выглядит смерть на экране телевизора, снятая на обычной улице средь бела дня. А дочь с заполненными слезами глазами сказала: «Папа, он руку поднял, прикрываясь… Так беспомощно, так естественно. Наверное, любой человек так бы сделал. Как жалко! Как страшно! Невозможно смотреть. Зачем они это показывают и показывают?»
В том беззащитном и столь человеческом жесте, в той попытке закрыться ладонью от автомата и смерти – весь кошмар и беспощадный смысл произошедшего в Париже. Страшный символ встречи человека с нечеловеческим.
Дальше мы наблюдали, не в силах оторваться от телевизоров, беспомощные действия французской полиции, которой террористы случайно или намеренно оставили в угнанной машине удостоверение личности – как визитную карточку. Мы видели жандармов, полицейские машины, вертолёты, экипированных, как Дарт Вейдер, французских спецназовцев, неуклюже карабкающихся по какому-то склону. Мы слышали про захват заложников в кошерном магазине, слушали подробности того, как убивали несчастных в редакции злополучного сатирического журнала «Шарли Эбдо». Мы узнали, что террористы, прежде чем убить, требовали от жертв назвать свои имена. Фантазии не хватает, чтобы представить, какой ужас пережили перед смертью эти люди. И никакого воображения не хватает, чтобы воспроизвести нечеловеческое хладнокровие и космическую жестокость, с какой действовали те, кто это совершил.
Мы видели, как вскоре после бойни в редакции журнала парижане пошли на улицы, собрались на площади Республики. Люди не могли оставаться дома, ими двигало желание не оставаться одним, им нужно было увидеть других людей и оказаться с ними вместе. Они не могли оставаться наедине с ужасом и страхом…
А потом началось то, что погрузило меня в тоску, уныние и почти отчаяние. Пошли комментарии и выводы, на которые не скупились европейские лидеры, журналисты, да и многие простые европейцы, которым давали микрофон и показывали в новостях… 11 января, в воскресенье, на улицы французских городов вышли миллионы людей, возглавляемые руководителями многих европейских стран и делегатами со всего мира. СМИ сообщили, что столь масштабной акции не было никогда.
Я смотрел. Я слушал. Я читал плакаты в руках людей… И мне становилось душно и страшно одиноко. В какие-то моменты было даже противно. Кто-то нёс транспарант со словами из песни Джона Леннона «Имэджин», и было ясно, что несущие это не понимают, что происходит и в каком времени они живут. Многие несли в руках карандаши и ручки, как бы подчёркивая солидарность с убитыми из журнала «Шарли», несли листочки, на которых было написано «Я Шарли», в руках многих я прочёл слова типа: «Мне не страшно, нас не запугать, не бойтесь»…
Европейские лидеры наперебой говорили о попытке нанести удар по свободе слова, по свободам вообще, по европейским ценностям… Они уверяли, что
