Потом началась другая волна писем от этих же людей. Это были письма, в которых содержалось искреннее сочувствие. Например, такого рода: мне писали несколько человек о том, что они беспокоятся по поводу террористической опасности, которая нависла над Россией из-за того, что наши войска начали операцию в Сирии. Мне писали, чтобы я был осторожен. Я получил много сочувственных сообщений, а также участливых вопросов по поводу банкротства «Трансаэро». Мол, не затронуло ли это меня? Мол, очень жалко людей. Ну и так далее. То есть я видел, что мои визави внимательнейшим образом следят за тем, что происходит в России, и реагируют на все большие и малые неприятности.
В связи с гибелью нашего самолёта в Египте я получил много сообщений с самыми искренними соболезнованиями. Я отвечал в том смысле, что, полагаю, слать мне соболезнования не нужно, потому что это общая трагедия и беда. Потом получил несколько посланий с сожалениями по поводу допингового скандала вокруг наших легкоатлетов.
Я долго думал: что же мне все эти письма напоминают? Такие письма уже были в моей жизни. И вдруг я понял! Понял и удивился, почему же сразу не догадался.
Это, конечно, напоминает мне то, какие письма пишут эмигранты. Все эти послания моих украинских знакомых демонстрируют абсолютно эмигрантское поведение. Да я и сам помню в себе такие настроения и такие желания, у меня же был опыт попытки эмигрировать.
Да, именно эмигранты, то есть люди, которые покидают некое культурно-географическое, историческое пространство, а главное – расстаются со своим прежним образом жизни, при этом, расставаясь, громко хлопают дверью… А перед тем как хлопнуть дверью, долго источают желчь по поводу того мира, в котором им приходилось жить… Которые уходят, уезжают, улетают навсегда, рвут с мясом все связи…
Им совершенно необходимо быть уверенными в собственной правоте, в правильности принятого решения. Они убеждены, что совершают шаг к лучшей жизни, к жизни, которой живут другие народы, другие страны и целые континенты. Они не могут и не хотят жить, как жили. Всё без исключения, что связывает их с прежним образом жизни, вызывает у них отвращение и гнев. Они делают свой шаг и оказываются в том положении, какого совершенно не ожидали. Тот мир, который казался им приветливым, справедливым, в котором они видели своё место и свою жизнь, вдруг оказывается совсем не таким, а главное – этот мир в реальности совсем не приветлив и вовсе не рад вновь прибывшим. Вообще!
И вот эмигрант, которому обратной дороги нет, потому что он слишком громко хлопал дверью, – да он и не хочет обратной дороги, он эту дорогу уничтожил, он сжёг мосты и радовался, глядя на то, как эти мосты горят – он оказывается в довольно унизительной, неопределённой, неустроенной, бесправной и очень затяжной ситуации без хоть сколько-нибудь внятного варианта выхода из неё и без хоть сколько-нибудь достойных перспектив. Перспектив справедливости, благополучия и достоинства.
Когда эмигрант осознаёт себя в такой ситуации, он какое-то время пребывает в состоянии удивления. Это удивление сменяется возмущением, возмущение сменяется разочарованием, а потом – как у кого: либо приходит тоска, либо человек начинает подстраиваться под обстоятельства, которые сам себе и устроил.
Но самым мучительным для человека в такой ситуации является воспоминание о том, как он хлопал дверью, о том, движимый какими иллюзиями и надеждами он расставался с прошлой жизнью, о том, что он натворил, покидая прошлую жизнь. Эти воспоминания мучают, а вопрос, ради чего это было сделано, просто терзает. Я наблюдал это во многих эмигрантах и наблюдал это в себе, когда думал, что покинул Родину навсегда.
А ещё потом приходит сильное желание как-то успокоиться и жить в том, что сам себе устроил.
Я сам писал письма о том, как мне хорошо. И сколько же писем от многих и многих моих одноклассников, однокашников, сверстников и земляков, которые в начале девяностых разъехались по всему миру, я получал!
Чем тоскливее, чем безнадёжнее и бесперспективнее была ситуация, тем более благодушные и жизнерадостные письма мне писали. Вот только в гости не звали, как и мои украинские визави.
Следующее типичное для эмигранта желание – неотрывно следить за новостями, которые поступают из прежнего мира и жизни. Эти новости необходимы. И необходимы именно плохие, а лучше – ужасные новости. Необходимо знать, что там всё плохо, жизнь ужасная, деспотизм и бесправие, что всё на грани большой беды, и эта беда вот-вот случится. А ещё нужны всякие трагедии и катастрофы, гибнущая экономика, нищета, военные поражения и всяческий неуспех, от науки до спорта. Именно такие новости успокаивают, убеждают в собственной правоте и дают возможность жить в своей вполне убогой ситуации, но всё-таки, благодаря новостям, ощущать эту ситуацию намного более выгодной, чем ту, что осталась в прошлом.
И из такой вот ситуации очень приятно писать сочувственные слова тем, кто остался там. Слова сочувствия без самого сочувствия.
Один мой знакомый – ни за что не буду называть его имени и больше никогда не допущу общения с этим человеком – написал мне сразу после гибели самолёта над Синаем очень трогательное письмо. Оно было так хорошо написано, что я тут же ответил, и мы имели в течение дня какую-то переписку. А вечером, можно сказать ночью, я получил от него сообщение, которое было адресовано определённо не мне. Он случайно отправил его на мой номер, ошибся адресом. Письмо следующего содержания: «Да понятно, что они летают на всяком старье. Но я всё-таки надеюсь, что этот самолёт завалили. Пусть они… почувствуют, каково это, когда…» Ну и так далее. Я моментально заблокировал номер этого человека. Каково?! А главное – зачем было мне писать слова сочувствия и сострадания, испытывая злорадство, в котором не хотелось сознаваться даже самому себе?
Суть и содержание посланий из Украины летом и этой осенью стали мне понятны. Это эмигрантские письма.
Просто феномен заключается в том, что эмигрировала целая страна. Эмигрировала, разумеется, оставаясь в своих исторических и географических
