покоя, омрачаемого лишь горькими воспоминаниями да тоской по умершим, которую никакое время не в силах притупить. С каждым годом я все глубже постигал радости истинной любви, ибо редко кому достается такая жена, как моя. Казалось, что страдания и тоска юности только возвысили ее благородную душу, достойную ангела. Лишь однажды, когда нас посетило тяжкое горе – смерть нашего младенца, – Лили, как я уже говорил, снова показала, что она всего только женщина. Но, видно, нам суждено было умереть бездетными. Мы смирились, и больше между нами не легло ни единой тени. Рука об руку спускались мы по склону жизни, пока моя жена не покинула меня. Вечером под Рождество она легла спать рядом со мной и утром не проснулась.
Я горевал искренне, но это горе не могло уже сравниться с болью юношеских лет, ибо годы и опыт его притупляют. К тому же я знал, что мы расстаемся ненадолго. Скоро я отправлюсь вслед за Лили, и дальний путь меня не страшит. Как все старики, которые прожили свой век и очистились от грехов, я не боюсь теперь смерти. Охотно и радостно я перейду последнюю черту, ибо верю, что за ней нас поддержит та же самая десница, которая спасла меня от жертвенного камня и провела невредимым сквозь все опасности бурной жизни.
И ныне я, Томас Вингфилд, возношу хвалу Господу Богу, Который хранит меня вместе со всеми, кого я любил и люблю. Да славится имя Его и ныне и присно и во веки веков! Аминь!
Сердце Мира
I
Дон Игнасио
Обстоятельства, при которых были написаны эти строки, достаточно любопытны и заслуживают повествования. Несколько лет тому назад один англичанин, которого мы назовем Джонсом (хотя его звали иначе), был управляющим одного рудника неподалеку от реки Усумасинты, верховья которой отделяют мексиканский штат Чьяпас от Гватемальской республики.
И в настоящее время жизнь на чьяпасском руднике, несмотря на некоторые улучшения, не может соответствовать европейскому идеалу благополучия. Работа здесь крайне тяжелая, и, хотя климат в горах довольно здоровый, в долинах свирепствуют смертельные лихорадки. Охотиться нельзя из-за необычайной густоты лесов, но если даже проникнуть в чащу, то мириады ядовитых насекомых, кишащих там, делают это занятие совершенно невозможным.
Общество, как его принято понимать в европейском смысле, также отсутствует, и даже если кто-либо женится, он не решается привезти сюда свою жену по незаселенным областям, через пропасти и реки без мостов, по лесным тропинкам вместо дорог. От всех этих препятствий содрогнется душа даже смелого путешественника.
Когда мистер Джонс прожил с год на руднике «Ла-Консепсион», чувство одиночества овладело им с необыкновенной силой. Он не мог больше довольствоваться обществом американского конторщика и индейцев-рабочих. В первые месяцы своего приезда он пытался завязать знакомства с владельцами соседних
Поставленный в подобное положение, Джонс посвятил все свободное время собиранию древних редкостей и изучению многочисленных раскинутых по соседству развалин городов и храмов древних ацтеков. Чем дольше он занимался этим делом, тем более оно его увлекало. Поэтому, когда он услышал, что по ту сторону гор живет в собственной асьенде индеец по имени дон Игнасио, который больше чем кто-либо во всей Мексике знает историю и святыни прежних жителей, он решил при первой возможности к нему поехать.
Дон Игнасио пользовался прекрасной репутацией, и Джонс уже давно охотно познакомился бы с ним, но его останавливала дальняя дорога. Это препятствие было устранено предложением одного индейца показать ближайший путь по горной тропинке, требовавший всего трех часов езды верхом вместо десяти часов по общей окружной дороге. В одну из суббот Джонс пустился в путь, предварительно известив дона Игнасио о своем визите и получив от него приглашение приехать в асьенду, «где любой англичанин всегда желанный гость».
Приближаясь к асьенде, он с удивлением увидел большое белое каменное здание в полумавританском стиле, с башнями над воротами со всех четырех сторон и большим куполом, возвышавшимся посредине плоской крыши. Проехав по окружавшим это здание прекрасно возделанным хлебным полям, плантациям кофе и какао, Джонс въехал по опущенному подъемному мосту во внутренний двор, посредине которого несколько высоких деревьев раскинули приятную тень над широким колодцем. Его встретил индеец, очевидно, его поджидавший, и, приняв лошадь, сказал, что сеньор Игнасио теперь в домовой часовне на вечерне вместе со всеми жителями, но служба скоро кончится. Джонс сам направился туда и, как только его глаза привыкли к царившему в часовне полумраку, невольно залюбовался ее незаурядной красотой, архитектурой и живописью.
Молящихся было около трехсот человек – исключительно индейцы, работавшие на плантациях; они были так сосредоточенны, что появление незнакомца осталось незамеченным. Больше всего его поразила большая плита из белого мрамора, вделанная в стену над алтарем, на которой большими буквами была высечена по-испански надпись: «Посвящается Игнасио, индейцем, памяти его самого любимого друга, Джеймса Стрикленда, англичанина, и Майи, Царицы Сердца, его жены, которую он впервые увидел на этом месте. Странник, помолись о них».
Пока Джонс размышлял, кто бы могли быть Джеймс Стрикленд и Майя, Царица Сердца, и не нынешний ли хозяин асьенды соорудил эту плиту, священник произнес последние слова и прихожане стали выходить из церкви. Первым вышел старый индеец, в котором Джонс узнал Игнасио. Ему было лет шестьдесят, но он казался старше, – так много следов оставили на его облике испытанные горести и лишения. Он был высокого роста и держался с редким
