Приключения Айши

показала на яркий край луны, которая только-только выплывала из-за окоема. – Танец уже кончился, факелы сгорели дотла: все в мире завершается прахом и безмолвием. Стало быть, Устане, моя рабыня, ты решила, что это самое подходящее время для любви, а мне даже и в голову не приходило, что ты можешь меня ослушаться, я была уверена, что ты далеко отсюда.

– Не играй со мной, – взмолилась несчастная девушка. – Убей меня сразу, только не мучай.

– Нет-нет, хорошо ли переходить так быстро от жарких объятий любви к холодным объятиям могилы?

Она сделала знак прислужникам, и те схватили девушку за обе руки. С громким ругательством Лео бросился на ближайшего из них и повалил наземь. Он стоял над поверженным с каменным лицом и сжатыми кулаками.

Айша снова засмеялась.

– Превосходный бросок, мой гость; для человека, который еще недавно болел, ты очень силен. Но я прошу тебя, из уважения ко мне, пощадить моего слугу. Он не причинит никакого вреда девушке, становится холодно, и я хочу, чтобы ее отвели в мои покои. Та, которой ты благоволишь, может надеяться и на мое благоволение.

Я схватил Лео за руку и оттащил его от простертого на земле глухонемого: Лео был в явной растерянности и не сопротивлялся. Мы все направились по плато к пещере; к этому времени танцоры уже исчезли, и только груда человеческого пепла осталась от костра, который освещал недавнее действо.

Мы скоро достигли будуара Айши – мне показалось даже, что слишком скоро, ибо мое сердце давили тяжелые предчувствия.

Айша уселась на подушки, отпустила Джоба и Биллали, велела прислужникам проверить, в порядке ли светильники, и уйти, оставив при себе только любимую личную прислужницу. Мы все трое продолжали стоять, несчастная Устане – слева, чуть в стороне.

– Ну а теперь, о Холли, – начала Айша, – объясни мне, как ты, в чьем присутствии я повелела этой ослушнице, – Она указала на Устане, – уйти отсюда, ты, по чьей мольбе я сохранила ей жизнь, участвовал в том, что я видела; как это случилось – я спрашиваю. Отвечай и, ради своего же блага, говори только правду, ибо я не потерплю ни малейшей лжи!

– Это произошло случайно, о царица, – ответил я. – Я ничего не знал.

– Я верю тебе, о Холли, – холодно ответила Она, – и это твое счастье, что я тебе верю, – так, значит, вся вина на ней?

– Не вижу тут никакой вины, – вмешался Лео. – Устане свободная девушка и, по обычаям этой ужасной страны, избрала меня своим мужем, кому это во вред? Во всяком случае, госпожа, – продолжал он, – если она в чем-нибудь провинилась, то и я виноват в том же самом, и если ее надлежит наказать, накажи и меня, но предупреждаю, – говорил он с нарастающей яростью, – если по вашему приказу кто-нибудь из этих глухонемых негодяев посмеет вновь притронуться к ней, я разорву его на куски. – Его вид не оставлял сомнений в том, что он готов выполнить эту угрозу.

Айша слушала в ледяном молчании, не произнося ни слова. А когда он договорил, обратилась к Устане:

– Можешь ли ты сказать хоть что-нибудь в свое оправдание, женщина? Ты думала, дурочка, что можешь добиться своего вопреки моей воле, но разве может соломинка или перышко сопротивляться могучему ветру? Говори же, я хочу понять. Почему ты посмела меня ослушаться?

И вот тогда я увидел потрясающее проявление отваги и неустрашимости. Несчастная обреченная девушка хорошо знала, чего можно ждать от ее грозной повелительницы, не менее хорошо, по собственному горькому опыту, знала она и как велико Ее могущество, и, однако, она не пала духом и в самой глубине своего отчаяния нашла силы бросить царице вызов.

– Я поступила так, о Хийя, – сказала она, выпрямляясь во весь свой рост и сбрасывая с головы леопардовую шкуру, – потому что моя любовь сильнее самой смерти. Я поступила так потому, что жизнь без этого человека, избранного моим сердцем, была бы для меня смертной мукой. Вот почему я рискнула ослушаться тебя, зная, что навлеку на себя твой гнев; и все же я рада, что посмела так поступить, ибо мой Лев обнял меня и сказал, что все еще любит.

Айша приподнялась и снова откинулась на подушки.

– У меня нет никакой колдовской силы, – продолжала Устане своим звонким и звучным голосом, – я не царица, а простая смертная, но женское сердце может опуститься на любую глубину, о царица, а глаза женщины видят даже сквозь твое покрывало. Послушай: я знаю, ты сама любишь этого человека и хочешь убрать меня со своего пути. Да, я умру – умру, погружусь во тьму, уйду неведомо куда. Но я знаю одно. В моей груди пылает яркое пламя, и при его свете я провижу грядущее: оно развивается передо мной, как свиток. Когда я впервые увидела моего господина, – она показала на Лео, – я знала, что его свадебным даром мне будет смерть, я поняла это с первого же мгновения, – но я не переменила своего решения, я готова была заплатить эту цену, – и вот она, смерть! Но и сейчас, стоя на последней ступени жизни, я твердо знаю, что это преступление не принесет тебе ничего хорошего. Он мой, и, хотя твоя красота – словно солнце среди звезд, он все равно останется моим. Никогда не посмотрит он тебе в глаза и не назовет тебя женой. Ты тоже обречена, я вижу… – Устане говорила звонко, с вдохновением прорицательницы. – Я вижу…

Ее прервал крик ярости и ужаса. Я повернул голову. Айша вскочила и протянула руку в сторону Устане, которая не могла больше выговорить ни слова. На ее лице вновь появилось то самое полное боли и страха выражение, с каким она когда-то пела свою дикую песню. Ее глаза округлились, ноздри расширились и губы побелели.

Айша не проронила ни единого звука, а только вся напряглась и, дрожа как осиновый лист, впилась взглядом в свою жертву. Устане обхватила голову руками, издала пронзительный вопль, дважды повернулась вокруг себя и с глухим стуком упала навзничь. Мы с Лео кинулись к ней – она была уже мертва,