Приключения Айши

нам служила стена пещеры, вдоль которой мы двигались на ощупь; мы были в таком смятении, что несколько раз у нас появлялось ужасное подозрение, будто мы заблудились. И все же мы медленно, очень медленно продолжали брести вперед, останавливаясь через каждые несколько минут, чтобы отдохнуть, ибо мы были в крайнем изнеможении. Однажды мы даже уснули и проспали несколько часов, ноги и руки у нас затекли, кровь от ран и царапин запеклась в сухую, твердую корочку. Проснувшись, мы вновь потащились вперед и были уже в почти полном отчаянии, когда увидели наконец дневной свет и вышли из тоннеля с внешней стороны утеса.

Судя по легкой приятной прохладе и светлеющему благословенному небу, которое мы не надеялись уже увидеть, было раннее утро.

Мы вошли в тоннель через час после заката; отсюда следовало, что нам понадобилась целая ночь, чтобы выбраться наружу.

– Еще одно усилие, Лео, – с трудом переводя дух, сказал я, – и мы достигнем склона горы, где должен находиться Биллали. Держись!

Лео, который лег ничком, встал, и, поддерживая друг друга, мы спустились примерно на пятьдесят футов – сам не знаю, как нам это удалось. Помню лишь, что мы оба свалились у подножия, а затем на четвереньках поползли к роще, где Она велела Биллали ждать нашего возвращения, ибо у нас уже не было сил идти стоя. Не проползли мы и пятидесяти ярдов, как вдруг из-за деревьев слева вышел один из глухонемых прислужников: по-видимому, он совершал утреннюю прогулку; увидев нас, он подошел посмотреть, что это за странные существа. Он смотрел и смотрел, затем вдруг в ужасе воздел руки и чуть не упал наземь. В следующий миг он уже со всех ног бежал к роще, которая находилась в двухстах ярдах от нас. Неудивительно, что он так переполошился, ибо вид у нас был просто страшный. Начать с Лео: золотые завитки его волос стали белоснежными, одежда была изодрана в клочья, избитое лицо и руки – все в ушибах, порезах и грязной запекшейся крови, и ко всему еще он не шел, а полз; что до меня, то я выглядел не намного лучше. Когда два дня спустя я посмотрел на свое отражение в воде, то с трудом себя узнал. Я никогда не славился красотой, но кроме прежнего уродства на моем лице запечатлелось какое-то странное новое выражение: с таким диким выражением просыпаются обычно внезапно разбуженные люди; это выражение остается на моем лице до сих пор. И тут нет ничего поразительного. Поразительно то, что мы вообще не лишились рассудка.

Вскоре, к великой моей радости, я увидел, что к нам торопливо шагает старый Биллали; на его исполненной достоинства физиономии выражалось такое смятение, что даже в ту минуту я едва не засмеялся.

– О мой Бабуин, мой Бабуин! – кричал он. – Мой дорогой сын, неужели это в самом деле ты и Лев? Ведь его грива была словно спелая кукуруза, а теперь бела как снег. Откуда вы идете? А где Свинья и Та-чье-слово-закон?

– Мертвы, оба мертвы, – ответил я. – Но не задавай нам больше вопросов, помоги нам, накорми и напои, или мы умрем у тебя на глазах. Языки у нас, как ты видишь, почернели от жажды. Как же мы можем говорить?

– Оба мертвы? Как может умереть Та, которая никогда не умирает? – задыхаясь, проговорил он. И, видя, что за ним наблюдают подбежавшие глухонемые, он сдержал свои чувства и знаком велел им отнести нас в лагерь, что и было исполнено.

К счастью, когда нас туда принесли, на костре варился какой-то бульон; им Биллали и накормил нас, ибо мы были слишком слабы, чтобы есть самим: только это, я уверен, и спасло нас от немедленной смерти. После этого он приказал глухонемым стереть с нас кровь и грязь мокрыми тряпками, нас уложили на кипы ароматной травы, и мы тотчас же, в крайней степени изнеможения, провалились в глубокий сон.

Глава XXVIII Переход через гору

Когда я наконец пробудился, все мое тело сковывало сильное онемение, так, вероятно, чувствовал бы себя хорошо выбитый ковер, если бы обладал способностью чувствовать. Первое, что я увидел, открыв глаза, была почтенная физиономия нашего старого друга Биллали, который сидел рядом с моим травяным ложем, задумчиво поглаживая длинную бороду. В моей памяти сразу же воскресло все, нами перенесенное за это время, а когда я бросил взгляд на бедного Лео, который лежал рядом со мной, – его лицо превратилось в подобие желе, а прекрасные кудри из желтых стали белыми[79], – я закрыл глаза и застонал.

– Ты спал долго, мой Бабуин, – сказал старый Биллали.

– Как долго, отец? – спросил я.

– Один круг солнца и один круг луны – день и ночь, и Лев тоже. Ты видишь, он еще спит.

– Благословен сон, – ответил я, – ибо он поглощает все воспоминания.

– Расскажи мне, – попросил он, – что с вами случилось и что это за странная история о смерти Той, которая никогда не умирает. И помни, мой сын, если эта история верна, и ты и Лев в большой опасности: вам не миновать раскаленных горшков, а затем и съедения, многие мечтают об этом пиршестве. Неужто не знаете вы, дети мои, что эти амахаггеры, Обитатели Пещер, ненавидят вас? Они ненавидят вас за то, что вы чужеземцы, и еще сильнее из-за тех своих братьев, которых Она приказала казнить ради вас. Нет никакого сомнения, что, как только они узнают о смерти грозной владычицы Хийи, Той-чье-слово-закон, вам не избежать раскаленных горшков. Но расскажи все по порядку, мой бедный Бабуин.

В ответ на его просьбу я рассказал ему – не все, разумеется, это было бы нежелательно, а только то, что счел целесообразным, а именно: что Ее больше нет в живых, Она попала в огонь и, как я ему сказал – ибо то, что произошло на самом деле,