широкий размах, участники его были слишком влиятельны, среди них банкиры, издатели, светские дамы с айфонами, жены олигархов. То был знак, что гиперреальность сурковской эры, с ее грандиозной имитацией политики, чередой клонов и двойников, выдохлась. Стало ясно, что цементируются новые формы политики. Оппозиция перестала быть маргинальной силой, которой достаточно предъявить фальшивые, оплаченные Кремлем симулякры. Путину пришлось бороться за политическое выживание – или, по крайней мере, так ему казалось, – и Кремль прибег к новому языку и новой политике – к реальной политике.
Это проявилось в декабрьской отставке Суркова – скорее всего, вынужденной. Маэстро внутренней политики сострил: «Стабилизация пожирает своих детей», перефразируя знаменитые слова Жоржа Дантона на эшафоте. Его перевели на менее влиятельный пост.
В речи, произнесенной в Парке Победы, Дугин вновь ухитрился пустить в ход риторику, которой Путин воспользуется позднее. Он громил «пятую колонну» и «внутренних агентов», «подрывающих Россию изнутри, чтобы открыть дверь внешнему контролю»[461]. Демонстрация в Парке Победы представляла собой ответ Кремля, эта была первая крупная демонстрация в защиту режима после неожиданно успешного выступления оппозиции. Здесь собрались все националисты (кроме присоединившихся к оппозиции), до кого только Кремль смог дотянуться: Дугин, Кургинян, Шевченко, Проханов. Они громогласно отстаивали Путина и обличали страшные подрывные силы. Когда я спросил Павловского об этом спектакле, он сказал, что Путин решил противопоставить оппозиции именно этих людей, «потому что больше у него никого не осталось». Это мероприятие показало, что, лишившись либерального крыла, Путин третьего срока будет принципиально иным, чем прежний. Больше он не колебался между либералами и консерваторами, а всецело положился на последних.
Непосредственным поводом для протестов стало объявленное в сентябре решение Путина вернуться во власть. Поднявшись на сцену ежегодного съезда партии «Единая Россия», они с Медведевым преподнесли этот сюрприз делегатам, которые оказались совершенно к нему не готовы. Сравнительно либеральное окружение Медведева явно никто не известил заранее, его экономический консультант Аркадий Дворкович написал в связи с этим в твиттере: «Нет повода праздновать». Министр финансов Алексей Кудрин, рассчитывавший на портфель премьер-министра и тоже не знавший об этой «рокировке», сгоряча довольно опрометчиво ее прокомментировал, и несколько дней спустя Медведев его уволил.
Перед думскими выборами давление на Путина росло. В ноябре 2011 года, когда он вышел на ринг поздравить чемпиона по боевым искусствам, толпа его освистала. Он кое-как пробормотал заготовленную речь, но негативная реакция явно застала его врасплох. Несколько дней спустя штаб Путина отменил аналогичное мероприятие в Санкт-Петербурге, о чем появились сообщения в прессе. «Путин думал, стоит ему объявить о возвращении во власть, и все будут счастливы, а получилось наоборот», – говорит Павловский. Павловского к тому времени убрали из Кремля, как он полагает, за слишком явную поддержку Медведева.
Парламентские выборы 4 декабря усугубили кризис. Подтасовки были возмутительными, начались уличные демонстрации, и этот мирный протест собрал на Болотной площади неподалеку от Кремля неслыханное количество протестующих – 50 000, а затем, 24 декабря, и юоооо человек. Число демонстрантов заметно выросло благодаря дисциплинированным отрядам националистов во главе с Демушкиным и Беловым – они могли стать мышцами уличного движения. Хотя их организации были к тому времени запрещены и разогнаны, им удалось вывести на марш десятки тысяч.
Принципиальной особенностью этой демонстрации было полученное сверху разрешение собрать такое количество людей – прежде, при Путине, этого никогда не случалось. Даже на самом верху не все понимали, с какой целью круг Медведева и, вероятно, Сурков допустили эти выступления: чтобы выпустить пар или же у них была на уме другая задача – помешать перевыборам Путина? По словам Павловского, «с точки зрения значительной части путинского окружения и, возможно, самого Путина, декабрьские демонстрации были инспирированы сторонниками Медведева. Быть может, не самим Медведевым. Но я думаю, именно так понял это Путин».
А еще Путин подозревал участие в этих протестах невидимых зарубежных сил. «Они [лидеры оппозиции] услышали сигнал и при поддержке Госдепа перешли к активным действиям», – заявил он, когда госсекретарь США Хиллари Клинтон выразила озабоченность ходом парламентских выборов. Риторика Путина становилась все более параноидальной, националистической и конфронтационной, вероятно отражая перемены в его мировоззрении. В феврале, выступая на стадионе, он заявил:
Мы не допустим, чтобы кто-нибудь вмешивался в наши внутренние дела, мы не допустим, чтобы кто-нибудь навязывал нам свою волю, потому что у нас с вами есть своя воля! Она всегда помогала нам во все времена побеждать! Мы с вами народ-победитель! Это у нас в генах, в нашем генном коде! Это передается у нас из поколения в поколение! Мы и сейчас победим![462]
Угрозы проиграть выборы для Путина никогда не существовало: он с легкостью одержал в марте 2012 года победу и немедленно ввел более консервативный курс. При сменившем Суркова Вячеславе Володине политика станет более конфронтационной, более националистической, более жесткой.
Вернувшись в кресло президента, Путин отменил весьма ограниченные либеральные реформы Медведева (в частности, выборы губернаторов), одновременно взывая к духовным традициям Руси и нападая на западные ценности. Он предъявил новые требования к лояльности политической элиты, предложив ряд законов, запрещающих владеть собственностью за рубежом (осторожничающая Дума заблокировала этот законопроект в третьем чтении). Оппозиция была связана по рукам и ногам множеством репрессивных законов. В России славили национальное величие и наращивали военный бюджет. Риторика, впервые прозвучавшая из уст маргинальных националистов в 1990-х, полтора десятилетия спустя сделалась основным языком, на котором говорит