представляли собой не часть «социальной структуры», которая ему виделась принципиально иной, а именно природное явление.
Повсеместно он наблюдал универсальный процесс упорядочивания хаоса. Например, половину заключенных составляли уголовники, то есть люди, осужденные не по политическим мотивам, как Гумилев и его товарищи. Но даже среди преступников существовала тенденция отличать законопослушных от не признающих закона. Преступники делились на
Уголовные преступники составляли около половины заключенных, но хулиганов было очень мало. Мой знакомый убийца говорил: «Хулиган – всем враг, и вам, фраерам, и нам, уркам (фраер – человек, которого грабят; урка – человек, живущий за счет грабежа и воровства как профессии). Хулиганов надо убивать, потому что они творят зло ради зла, а не ради выгоды, как воры или грабители»[161].
Это воочию наблюдаемое явление порядка из хаоса произвело сильное впечатление на Льва Гумилева и стало тем зерном, из которого выросла прославившая его историческая теория. Тюрьма показала ему, что человек – не царь природы, но раб, и лучшее, что создается человечеством, – общество, дружеские связи – вовсе не признак прогресса, а плод естественной природной потребности, инстинкта, общего для всех и во все времена, – отличать «нас» от «них».
Он вел свои записи на территории вечной мерзлоты, видел, как вокруг ежедневно мрут люди от изнурения и холода, и постепенно проникался верой в иррациональность истории. Любимый пример, который он часто потом будет повторять в своих книгах, – поход Александра Македонского в Азию. Никакого рационального расчета в этом предпринята и, по мысли Гумилева, быть не могло: крошечная греческая армия не сумела бы контролировать всю оккупированную территорию, да и надежды вернуться домой у Александра практически не оставалось.
В 1939 году Гумилев попал в тюремную больницу, раскроив себе ногу топором на лесоповале. И там, в состоянии, близком к бреду, его посетило вдохновение и родилась та теория, которую он пронесет через всю жизнь.
Почему Александр Македонский не ограничился завоеванием прибрежных областей Малой Азии… но двинулся в саму Персию, в Среднюю Азию и даже в Индию? Смысл-то у него был какой-нибудь? Ни малейшего. Ни малейшего смысла ни у него, ни у его войска не было! Войско просто не хотело идти на восток! Но что-то их повлекло[162].
По словам Гумилева, он вскочил с койки, позабыв о больной ноге, и носился с воплем «Эврика!». «Мне открылось явление, которое впоследствии я назвал «пассионарность», то есть мощный импульс, который толкает человека к получению совершенно ненужных ему благ, в частности посмертной славы. Потому что ничего, кроме этого, Александр Македонский не мог получить и ни на что больше не рассчитывал» [163]. Изучая историю в Ленинградском университете, Гумилев интересовался преимущественно Ближним Востоком и степными племенами Внутренней Азии, гуннами, хунну, тюрками, монголами, которые раз в несколько сотен лет являлись из ниоткуда, разоряли цивилизованный мир и вновь исчезали. Богатейший материал для разработки его исторических теорий! Племена, общества, народы достигали процветания не потому, что оказались наиболее разумными, просвещенными и передовыми, но благодаря более высокой пропорции «пассионариев», готовых в любой момент принести себя в жертву, и более высокой пропорции «комплементарности», то есть своего рода притяжения между членами общества. Человеческое общество держится не цивилизованным гуманизмом, историческим прогрессом, накапливаемой разумностью, но естественными и бессознательными инстинктами, которые почти не изменились за несколько тысяч лет.
Университетские штудии могли сыграть свою роль в размышлениях Льва Гумилева о пассионарности и комплементарности как основных исторических силах: изучая историю Ближнего Востока, он, вероятно, узнал имя арабского средневекового историка Ибн Халдуна, который еще в XIV веке описывал бесконечный цикл завоеваний, подъемов и крушений, из которых состоит мировая история. В классическом труде «Мукаддима» («Введение в историю») он попытался объяснить, почему средневековые города, несмотря на технологическое превосходство, богатство и утонченность жизни, жили так недолго: во времена Ибн Халдуна достигшие расцвета города раз в несколько поколений разорялись варварскими племенами, проносившимися по степям и пустыням. Цивилизационное превосходство не обеспечивало превосходства в войне. Но варвары-завоеватели спустя несколько поколений, обленившись на захваченных престолах, теряли бдительность, и им на смену приходили новые варвары. В то время как цивилизации владели богатством и технологиями, у кочевников имелось то, что Халдун именовал
Жертвами лагерного опыта становились не только сами заключенные. Анна Ахматова, вместе с супругами и родственниками тысяч арестованных ленинградцев, преодолевала мучительный и долгий путь, обходя всевозможных влиятельных лиц и пытаясь как-то воздействовать на «органы» – местные, ленинградские, или уж сразу на Кремль – и добиться заступничества. Как тысячи и тысячи ленинградцев, она день и ночь неотступно думала о своих близких, ее терзала мысль, что нужно что-то неотложно предпринять, еще одно ходатайство, если правильно выбрать, к кому обратиться, представить доказательства невиновности, а может быть, дать взятку, знать бы кому, – и она вырвет сына из лап почти неизбежной смерти. Но правда в том, что террор
