хорошего-то и нет. То есть духовный мир современного человека, городского, цивилизованного, — это поле сплошного непрерывающегося кошмара, которое тщательно скрывается при помощи механизмов вытеснения. Иногда это вырывается: благополучный человек вдруг возьмет и зарежет кого-нибудь. Или бросится под трамвай. Непонятно, зачем он это сделал, если улучшайзинг царит во всем.
Собственно говоря, задача хозяев дискурса — скрыть моменты, которые свидетельствовали бы о тотальной лжи, которые могли бы прорвать эту поверхность нарисованного горшка с кипящей похлебкой картину, висевшую у Папы Карло. Проблема не в том, хороши или плохи какие-нибудь каннибалы. Проблема в другом: имеем ли мы право знать, что они есть или нет, и почему это происходит. На самом деле, с моей точки зрения, которую можно оспаривать, сейчас некоторые из тех, кто пытается по возможности вытеснить подполье сознания на периферию отрефлексированного информационного поля вообще, имеют в планах гораздо более страшные перспективы, чем какой-нибудь ритуальный каннибализм. Так мне кажется.
НС: Можете ли Вы как-то намекнуть, что это за перспективы?
ИК: А что на них намекать? Ну почитайте, подумайте над любыми визионерами в общем, поймете, какие это перспективы. Зачем это уточнять?.. И так все понятно: создается тотальный контроль в интересах некоей внегуманной сущности. Точнее определить трудно. Более точное определение сразу ввергает в узы устоявшихся идеологем: вот я скажу сейчас что-то, а Вы на это: «А-а! Религиозный фундаменталист», скажу что-нибудь другое…
НС: Этакий ярлык, жупел…
ИК: Да. Способ списать реальность, объявив ее тотально понятной. Хотя если я Вас сейчас спрошу о том, что такое «религиозный фундаменталист», рождаются ли религиозными фундаменталистами или ими становятся, культурное это или генетическое, Вы засыплетесь на каждом из этих вопросов. Это работает и на бытовом уровне: мы говорим про человека, который ведет себя не нравящимся нам образом, «голубой», «козел» и все, можем больше не анализировать его поступки, ответ уже не нужен. Тоже своеобразный способ вытеснения. Поэтому я не хочу давать никаких конкретных ответов на этот вопрос.
Но общее ощущение движения в определенную сторону некоего исторического процесса у любого, не совсем слепого и размышляющего человека неизбежно возникает. Ответы могут быть разными. Возможно, они все и правильные, просто представляют собой частные случаи отображения проблемы. Мне нравится один пример из дискуссий по поводу НЛО. Одни говорят: «Это инопланетяне», другие: «Это демоны». А я говорю: какая разница? Это все одно и то же. Дистинкция ложна изначально. Можно ли договориться с теми или с другими? Их интересы параллельны человечеству или перпендикулярны? Ведь во многом это вопрос выбора слов. Вопрос кодирования.
НС: Речь идет об эффекте сил?
ИК: Речь идет о том, кто контролирует язык. Тот, кто контролирует язык (переходя в лакановскую терминологию), контролирует не Реальное, но реальность. Реальное недоступно его контролю, потому что внеположно ему. Но реальность-то описывается в языке. Тут можно вспомнить Оруэлла, но это и так слишком хорошо известно, не буду повторять. Реальность, которая создана нашим сознанием, полностью контролируется лингвистическими средствами. Кто придумал слово, навязал его, тот и контролирует эту часть реальности.
НС: Можно ли сказать, что в этих текстах осуществляется попытка указать на силы, действующие до языка?
ИК: Нет, это, скорее, попытка взорвать язык. Поскольку языковые нормы потом все равно костенеют, их нужно взрывать постоянно — это перманентный процесс. «Перманентная революция» — очень точный в свое время был термин. Потому что любая революция по определению является перманентной. А словесное кодирование позволяет революционеров, одержавших победу, продолжать называть революционерами, хотя на самом деле в этот момент они делаются контрреволюционерами. Настоящая революция уходит куда-то в другое место, ее участников называют бунтовщиками, отщепенцами, мятежниками. Любая революция перманентна, тем более литературная. Точнее революция в области символических ценностей, в области образов, хоть художественная, хоть лингвистическая должна происходить все время.
Все дистинкции, которые навязаны формальной логикой («вы печатаете профашистские книжки, вы печатаете коммунистические книжки»), — это чушь, потому что от меня требуют, чтобы я и сверлил дырку, и мыл пол дрелью. Нет, я буду сверлить дрелью, а пол мыть тряпкой и т. д. и т. п. То есть для подрыва какой-нибудь существующей твердыни я возьму тот ключ, который больше подходит: фундаменталистский, материалистический, интернационалистический, анархистский.
Вот это всем руководящее преклонение перед идеологемами как вещами в себе, которые ценны сами по себе, типичный пример гипноза словами. Все наоборот. Не коммунизм определял действия коммунистов, а люди, которые называли себя коммунистами, формировали понятие того, что они считали коммунизмом. В 1848 году это было одно понятие, в 1917-м уже другое, а в 1953-м совершенно третье. Все это всегда забалтывается, потому что для господствующей власти неприятна необходимость постоянного разрушения. Это для нее неконструктивно. Считается, что если так действовать, все развалится, перестанут собираться налоги, удваиваться ВВП и т. д. и т. п. При этом никто не может объяснить, зачем это нужно. Иначе говоря, это жизнь в придуманном мире, который принимается за Реальное. Не факт, что если я буду жить натуральным хозяйством на каком-нибудь острове, мое счастье будет меньшим. Не факт, что существующие глобальные экономические и прочие проблемы являются причиной существующего ныне положения вещей, а не его последствиями. Идет постоянная игра, и игра эта упирается и разрешается на уровне осознания определенной специфики и проблематики устройства человеческой психики. Пока мы не разрушим в порошок крепость человеческого сознания, эти проблемы будут генерироваться. Насилие, угнетение и
