страдание будут воспроизводиться бесконечно.
Будем в настоящий момент рассуждать как буддисты. Это в данном случае удобная парадигма, потому что то, что является устройством вербально мыслящего человеческого сознания, работой коры мозга, Будда принял за устройство Вселенной. И цикл человеческого сознания это, действительно, бесконечное воспроизведение страдания. Понимаете, вот политического человека спрашивают: «Ты коммунист или фашист? Ты либерал или консерватор, скажи мне?» А ученого никто не припирает к стенке: «Ты за Эйнштейна или за Ньютона?» Потому что ученый сразу разведет руками и скажет: «Все зависит от систем, от типа системы скорости и энергии, которую мы исследуем». В гуманитарной области подобный релятивистский подход успехом не пользуется. Потому что для власти сам естественнонаучный дискурс, в отличие от оружия или энергии, необходимым не является. Какая разница, по Ньютону или по Эйнштейну движется тело.
А гуманитарный дискурс является фундаментом власти, и релятивизм ставит под сомнение саму необходимость существования власти как таковой, внеположной по отношению к личности. Поэтому, конечно, сопротивление на этом направлении гораздо более чудовищное. Когда власть становится чересчур тотальной, ее начинают интересовать вопросы генетики, кибернетики — это когда власть распирает от стремления подчинить любой дискурс, даже тот, который не является непосредственно нужным в настоящий момент. Разбухающая власть всегда начинает приобретать квазирелигиозные параметры. Сейчас не та эпоха, сейчас к естественным наукам существует некое абсолютное доверие в современном так называемом либеральном мире. Между прочим, зря. Они ведь тоже занимаются не только освоением, но и процессом трактовки. Там тоже все не так просто, только сложно найти авторов, которые могли бы интересно об этом написать.
НС: Но есть и другое мнение: власть интересуется только естественными науками, а на то, что делается в гуманитарных, вообще не обращает внимания.
ИК: Это на 100 % не так. Иначе политический, политологический процесс формировался бы физиками и математиками, а не выпускниками философских и социологических факультетов.
НС: То есть «власть предержащие» — это философы и политологи?
ИК: Я имею в виду состав экспертного совета. Плюс юристы, хотя они и проблематичные гуманитарии: это же не исследовательская, техническая дисциплина, техническая в смысле «технэ» как набора инструкций. Хотя у нас, возможно, институты образованы костяком гуманитарного аппарата в меньшей мере, чем на Западе. Ученых не спрашивают, как нам справиться, к примеру, с проблемами сепаратизма. Естественникам предъявляются конкретные задачи. Хотя это очень тонкая система, она может в любой момент сломаться, потому что естественники способны изобретать инструменты, взрывающие устройство сознания. Они создают внеязыковые вещи, перед вызовом которых язык вынужден переструктурироваться и создавать новые инструменты описания. Внутри себя язык может подготовить взрыв с большим трудом, потому что он есть бесконечное вращение кубика Рубика. Ученый своим открытием на секунду срывает покрывало реальности с Реального и в лоб ставит нас перед ужасом мира.
НС: Имеют ли отношение к инструментам, о которых Вы говорите, новые технологии?
ИК: Да, конечно. Человек живет в мире, где поверхности всех вещей, их фактуры смоделированы человеческим сознанием. То есть мы живем в мире, в котором Реальное холодильника можно узнать, только стукнувшись о его реальность головой, тогда понимаешь, что это мертвая, враждебная вещь. А так мир, созданный руками человека, подогнан под картину реальности, мы живем среди сплошных декораций. Причем в городе точно так же, как и в деревне. То, что там существует какая-то природа, — это большая иллюзия. Все подвергнуто дизайну.
НС: Мой вопрос относился, скорее, к так называемым дигитальным технологиям, производящим некоторый образ без необходимой связи с тем, от чего он, так сказать, исходит.
ИК: Это следующий этап. Да, об холодильник можно хотя бы головой стукнуться. А об оцифрованный холодильник уже нельзя стукнуться даже головой. Процесс сам по себе на самом деле, правильный. Виртуализация и обозначает направление выхода из Реального вообще в область полностью контролируемой реальности. Это и есть тот самый теозис, о котором так много и долго говорили теологи, только они не хотят признавать его за родного. Понятно, почему. А это и есть движение к парусии, к прекращению бытия в реальном мире. Мы его и наблюдаем. Другой вопрос, что черт-то тоже не дремлет. Все это обременено всякими парадоксами, искажениями, извращениями. Поэтому нужна постоянная рефлексия, столкновение мнений, иначе мы окажемся не в раю, а в аду. О том, что именно туда, к чистой энтропии, мы и движемся, говорит теория вероятности. Если бы воля и разум это не одухотворяли, человечество неизбежно свалилось бы в ад сразу, как только был разожжен первый костер. То, что оно до сих пор живо, — это чудо из чудес. Если вам нужно реальное и явственное чудо, то это оно и есть: то, что мы все еще существуем вопреки собственному стремлению уничтожить все окружающее.
НС: Пишете ли вы стихи?
ИК: Немножко пишу, но, вообще, почти ничем, кроме изданий, не занимаюсь, что очень печально. Хорошо, что сейчас иногда возникают самые неожиданные союзы людей, которым надоела ситуация…
