СБ: Каково России быть союзником США, и каково быть союзником США сейчас? Нужно ли это?
АГ: У меня создается вполне впечатление, да не обвинят меня в антиамериканизме, я думаю, в том, что Америка живет в ощущении или, некоторая часть американской администрации по крайней мере наверняка, что не нужны вовсе никакие союзники. Более-менее из-за кулис известно, что в НАТО идут бурные и довольно обидные для европейских членов НАТО дискуссии, когда НАТО вдруг осознало, что, в общем-то, американцы не нуждаются в НАТО для проведения операции. Некоторые американские военные аналитики говорят, вот, операция в Афганистане, военная ее часть, так блестяще проведена и показала, что не нужны уже постоянные базы, что можно проецировать силу без военных баз. Не знаю, согласитесь ли вы со мной, но у меня создалось впечатление от чтения американских военных документов: это и на выпускаемый раз в 4 года военный анализ, и анализ ядерных сил США, и то, что называют доктриной Буша, что, в общем-то, американцы сделали ставку на то, чтобы жить без союзников. И в этом смысле, конечно, ситуация для России… Понимаете, штука в том, что противодействовать этому довольно глупо.
СБ: Вот этому стремлению американцев как-то так.
АГ: Да, не проблема России, это некая общемировая проблема. А вот радоваться этому тоже нет причин.
АК: Я думаю, что это не совсем так. Во-первых, идет очень сложная борьба в американской администрации между теми, кто считает, что нужно обязательно опираться на союзников и бороться за то, чтобы максимальное количество стран поддерживало США, и не начинать крупных действий без такого политико-дипломатического обеспечения. Это группировка Пауэлла и те, которые делают ставку на т. н. односторонность. Борьба эта пока еще с неясным исходом, и многое будет определяться, кстати, какой будет Конгресс США после выборов в ноябре этого года. Весьма возможно, что там будет большинство уже у демократов не только в Сенате, но и в палате представителей. Эти изменения могут иметь колоссальное значение. И второй вопрос относительно роли России. Вы знаете, у России другая роль в данной ситуации, нежели у американских союзников по НАТО. Дело в том, пусть это не обидно будет для членов НАТО, но они практически все квазисуверенные государства, не обладающие ни собственной военной инфраструктурой, ни собственной системой боевого управления, ни собственной системой стратегической разведки. И вот отсутствие этих элементов реального суверенитета в военно-политической сфере сказалось в той критической ситуации, когда США потребовался союзник, у которого все это есть. У России, слава богу, это пока еще есть. Поэтому мы оказались ценным союзником для США именно потому, что мы обладаем в значительной степени тем реальным суверенитетом, которого нет у западноевропейских государств.
СБ: То есть получается, что Россия, несмотря на свое такое достаточно ограниченное участие во всех действиях, это союзник США.
АК: Вы знаете, масштабы реального вклада России, я думаю, ни чуть не меньше, чем масштабы вклада, скажем, Великобритании, если говорить о ситуации в Афганистане. Через Северный альянс, через предоставление уникальных разведданных, которых у США не было и которые не могли бы получить в течение ближайших, наверное, 10–15 лет, через политическую поддержку, через привлечение к этой ситуации тех же иранцев и индусов. Так что я думаю, в этой конкретной ситуации по Афганистану одна Россия, ослабленная, с очень слабым уровнем развития экономики, несопоставимым со всем ЕС, даже во много раз меньшим размером ВВП, чем Великобритания, или Франция, или Германия, оказалась более могущественным, влиятельным и значимым для США государством, чем все европейские страны вместе взятые. Я уже не говорю про мелких членов НАТО, которые наслаждались одно время своим членством, а теперь поняли, что они там никто.
СП: Я рискую внести некий диссонанс в эту высокую беседу специалистов по военно-стратегическим и геополитическим проблемам. Замечу, что мне, честно говоря, кажется, что наш разговор в такой микроскопической миниатюре напоминает, точнее, его эволюция, напоминает эволюцию вообще всего восприятия этой проблемы на протяжении последнего года. Все начиналось с такой высокой ноты: мы едины, мы то, се, — и вдруг все превратилось в изучение каких-то тонких механизмов внутри американской администрации. Прошу на этом месте зафиксировать внимание, может, потом вернемся.
СБ: Хорошо. Давайте зададим вопрос. Вот сейчас, год спустя, завтра исполняется ровно год после терактов 11 сентября, США и Россия союзники? Вот в вашем восприятии, наших слушателей. Если вы считаете, что Россия и США союзники — 995–81–21, если вы считаете, что нет, у вас есть сомнения в этом — 995–81–22. Что-то у нас не срабатывает машина, но думаю, сейчас пойдут звонки. Если что, повторите свой звонок. Голосуйте, сейчас все у нас будет зарегистрировано. Да, Сережа.
СП: Да, я хотел продолжить. Действительно ощущения, расходившееся по тому, что называется цивилизованным миром, в первые дни или недели после тех ужасных событий, они были, я бы сказал, почти религиозного характера. Вот, принесена огромная жертва, насколько, тогда еще никто в точности не знал, сколько тысяч жизней, но понимали, что очень много. И вот, они положены на алтарь. На алтарь чего? На алтарь всеобщего согласия, понимания, всеобщего единения, всеобщего совместного, плечом к плечу, шествия сначала на общего врага, а потом, когда этот общий враг, всем очевидный и всем совершенно ясный, будет как-то несомненно повержен, дальше вот к какому-то общему счастью и удовольствию. Очень быстро выяснилось, что все на самом деле не просто немножко сложнее, а все это бесконечно более сложно. И в самом регионе, на котором сконцентрировалось всеобщее внимание, на регионе, где развивается исламская цивилизация, Средний, Ближний Восток, и далеко от него. Потому что немедленно выяснилось, что никакому невероятному единению между Европой и Америкой это все не служит, а наоборот, создает лишь почву для обострения их соперничества и для попыток, например, Европы сыграть на ослаблении США. С Россией тоже все довольно сложно, потому что, с одной стороны, вроде бы появился повод
