начал снимать с себя сапоги и мокрые портянки.
— Промок, как судак, пока дошёл до вас. Я смотрю, мальчишки созрели, и не признаешь сходу. Беда молоток, весь в Захара пошёл. Челнок, как был хлыст, так им и остался, только репа возмужала, — а зубы куда дел? — спросил он у улыбающегося Челнока.
— Молочные выпали. Жду, когда сливочные резцы вырастут, — сострил Колька.
— А, ну жди, жди, смотри, остальные не потеряй, — ответил ему Лоб.
Он, расстегнул бушлат, достал из грудного кармана пачку папирос и пустил её по кругу для желающих, и только потом, ловко выбив щелчком пальцев папиросу из пачки, закурил сам.
— Ну, что парнишки моё освобождение отметим, мне на вахте дали чуточку за работу.
Лоб протянул Челноку скомканную крупную купюру.
— Сходи, ты солиднее всех выглядишь. Возьми водки три бутылки и похавать, вкусненького купи, да хлеба не забудь прихватить. И обязательно всем по пачке сладких сигарет.
Колька взял деньги, сумку и заспешил в магазин. Он действительно был старше всех с Салёпой. В прошлом году окончил школу и собирался поступать в военное училище, но операция на лёгких перекрыла все его планы, и ему пришлось по протекции отца устроиться на работу в военкомат курьером. Но со своей мечтой быть офицером он не расстался.
Когда Челнок закрыл за собой подвальную дверь, Лоб, задрал свои голые ноги на сидение, мальчишки увидали на ступнях ног татуировки.
На одной ноге было выколото «пойдёшь за правдой» а на другой, «протрёшь до жопы».
— Лоб, а ещё какие наколки есть, покажи? — попросил Валерка Салёпа.
— Партачки, с малолетки, вы их раньше видали. На взросляке наколку нужно заслужить, как медаль. Там, за самовольную наколку спросить могут. Конечно, я мог много, что нарисовать себе но, ни к чему это, — разъяснил Лоб.
— Лоб, а брат твой Колюка, где сейчас? — вам же одинаковый срок давали, — не отставал от него Салёпа.
— Братец мой Колюка, как вы знаете, ещё на малолетке раскрутился, аж на целую трёху. С добавкой ушёл во взрослую колонию. А там до меня слух дошёл, что ещё выпросил себе приличную цифру.
— А где сидит? — не унимался Валерка.
— Где, где, — чай широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек, — продекламировал Лоб фразы Лебедева — Кумача, из песни о Родине.
— В Сибири, где — то лес валит и баланы катает. Писем от него сёстра дома не получала. Теперь не знаю, когда придётся свидеться.
— Лоб, а кличка на зоне, у тебя была какая? — спрашивал все тот — же Валеркин дотошный голос.
— У меня — то? — так и звали Юра Лоб, а когда дам, кому по рогам Лукичём кричали.
— Это из уважения, наверное, — определил Салёпа.
— Уважение, обязательно! Но Лукич к твоему сведению по блатному обзывают лом, — пояснил Лоб.
— Металлический лом? — переспросил Салёпа.
— Нет тряпочный, — раздражённо отрезал Юра.
— Это утиль сырьё, что — ли? — не унимался Салёпа.
Юра был готов выйти из себя и выдавив из себя воздух, гаркнул на весь подвал:
— Лом, — это чем лёд колупают. И что ты ко мне присосался, как пиявка. Если сильно интересно, сходи в гости к хозяину. Узнаешь почём фунт лиха!
— Я пока туда не собираюсь, но чем чёрт не шутит, всякое в жизни может произойти. Вот, с нашего города, много с тобой сидело в тюряге?
— Достаточно, — отмахнулся от него Лоб. — Ты лучше стаканы приготовь?
— Их готовить нечего, вон они на полке стоят чистые, — показал Валерка на стопу стаканов, — мы недавно пили из них.
…Челнок появился с набитой сумкой водки и закуски. На снятой с петель двери быстро соорудили импровизированный столик, куда вывалили всю закуску. Пили все по маленькой дозе, кроме Беды. Ему предложили, но он скромно отказался, сославшись на болезнь сердца. Лоб не знал, что Беда лежал в больнице, но когда ему парни рассказали, настаивать не стал.
— Грызни хоть колбаски трошки, чего на сухую сидеть, — Лоб протянул Беде здоровую котелку колбасы и ломоть хлеба.
…После выпитого спиртного, завязался оживлённый разговор. Лоб, был в центре внимания. Его рассказы о тюремной жизни, приковали внимание несовершеннолетних подростков.
Блатная романтика из уст старших, у мальчишек всегда пользовалась популярностью, но для некоторых это был кусочек фольклора, а для других курс молодого бойца. Беда, слушал явно рисовавшего перед мальчишками Юру Лба. Он понимал, что Толоконный привирает, но не обращал внимания. Ему было с кем сделать сравнение. Мужики у сараев тоже иногда во время распития предавались лагерным воспоминаниям в присутствии Серёжки. Но там люди были, нечета Лбу. Это были настоящие урки, имевшие не одну судимость. Зря языком не молотили, их жизненный принцип; жить в тени — но обкрадывать
