Политта и Тореса приезжали, только лишь когда их вызывали на важные конференции и съезды. Но каждая партия имела своих постоянных консулов в Москве, которые отличались от регулярного дипломатического корпуса тем, что их зарплаты выплачивались вовсе не теми, кто отправил их сюда. Они не вызывали уважения ни у членов большевистского Бюро, ни у самого Сталина; тем не менее они ведут (или до недавнего времени вели) в Москве блистательную светскую жизнь.
Во время голода, который сопровождал насильственную коллективизацию в 1932–1933 годах, когда средний советский трудящийся должен был как-то выживать на хлебе и вяленой рыбе, специально для этих иностранцев были созданы кооперативы, где они могли закупать продукты по умеренным ценам – продукты, которые тогда вообще нигде нельзя было купить за деньги. Гостиница «Люкс» стала символом социальной несправедливости, и обычный москвич, если его спрашивали, кто живет в Москве с комфортом, неизменно отвечал: «Дипломатический корпус и иностранцы в гостинице «Люкс».
Горстке российских писателей, актеров и актрис, которые иногда пересекались с людьми из Коминтерна, приходилось вылизывать тарелки за иностранной аристократией. Русские приходили к ним и просили пустяковые, но очень нужные вещи: лезвия для бритв, иголки, помаду, шариковые ручки или немного кофе.
Для ОГПУ международная община, живущая в гостинице «Люкс» за счет правительства, была и есть предмет для подозрений. Этот картонный мир «пролетарской революции» всегда кипит интригами и взаимными обвинениями: каждый иностранный коммунист обвиняет другого в его недостаточно выраженной верности Сталину. Используя подсадных «гостей» в «Люксе», ОГПУ слушает все обвинения и контробвинения, а также записывает их и складывает в огромные досье.
С началом великой чистки начались масштабные аресты и ликвидация иностранных коммунистов, живших в Советском Союзе. Консулы Коминтерна пачками сдавали своих соотечественников. Будучи лично ответственными за всех зарубежных коммунистов, пребывающих тогда в Советском Союзе, они могли сохранить свое положение, а зачастую и спасти свою голову, только поставляя своих земляков в ОГПУ.
С грустной иронией я констатирую, что в то время, когда Коминтерн стал креатурой Сталина и ОГПУ, Советская Россия пользуется наивысшим престижем в демократических странах. Провозглашенный в речи Димитрова на VII конгрессе Коммунистического интернационала в 1935 году Народный фронт, ставший чем-то вроде всем известного троянского коня, ознаменовал начало нового периода. Отказавшись от непопулярных большевистских лозунгов, которые почти два десятилетия так и не смогли претвориться в жизнь ни в одной зарубежной стране, Москва сейчас проникла в цитадель капитализма как сторонник мира, демократии и борец с Гитлером. Несмотря на то что мы все жили под постоянной угрозой попасть под великую чистку, Сталин дал согласие на принятие «самой демократической конституции в мире». Эта конституция существовала только на бумаге и открыто гарантировала постоянную власть его новой партии, построенной по фашистскому образцу, однако многие иностранные либералы считали ее если не величайшим достижением, то по меньшей мере «серьезным стремлением» к этому.
С практической точки зрения Народный фронт имел значение в пяти странах: в Соединенных Штатах, Великобритании, Франции, Испании и Чехословакии. Во всех фашистских и полуфашистских странах Коминтерн сложил руки без всякой попытки сопротивления. Будучи руководителем военной разведки в Западной Европе, я имел возможность наблюдать, что так называемые подпольные коммунистические партии Германии и Италии ничего собой не представляли. В них было полно фашистских провокаторов и доносчиков, а потому они только и могли, что посылать людей на смерть. Коммунизм в этих странах давным-давно обанкротился, и если новая революционная война и захлестнет Германию, то это случится в результате гитлеровской войны, но никак не из-за действий Москвы.
В стабильных и прогрессивных демократических странах Скандинавии лозунги Народного фронта уже никому не интересны, так же как и революционные призывы прошлых лет.
С другой стороны, хотя в Великобритании новый образ Москвы привлек немногих сторонников среди трудящихся масс, ее антифашистские заявления произвели впечатление на многих студентов, писателей и профсоюзных лидеров. Во время испанской трагедии и в дни подписания Мюнхенского договора многие отпрыски британских аристократов шли как в Интернациональную бригаду (армия Коминтерна в Испании), так и на службу в нашу разведку. Московские показательные процессы шокировали многих новых рекрутов. В разгар чистки один из членов Центрального комитета Британской коммунистической партии сказал одному моему сослуживцу:
– Зачем Сталину расстреливать ваших людей? Я знаю, как преданно вы служите Советскому Союзу, но я уверен: если вы вернетесь в Москву, вас тоже расстреляют.
Такие настроения нарастали и тут же шли на спад.
Репрессии продолжались. Ужасные картины войны в Испании раскрывали все ужасы тоталитаризма. А Сталин продолжал собирать вокруг себя своих международных сторонников, видя в них залог великого союза с демократическими государствами против Гитлера.
Народный фронт во Франции был так тесно связан с франко-советским альянсом, что почти полностью захватил правительственные структуры. На самом деле были и такие, как Леон Блюм, которые пытались сдержать влияние военной ситуации на внешнюю политику, но такие попытки практически всегда терпели крах. Большинство французов – от генерала Гамелена и депутата от консерваторов де Кериллиса до профсоюзного лидера Жуо – были привержены идее о том, что безопасность Франции связана с Москвой, что Народный фронт сделался доминирующим фактором французской жизни. Внешне Коминтерн действовал через свои карманные организации. Газеты вроде «Суар», книжные клубы, издательские дома, театры, кинокомпании – все они стали
