посетители. По вечерам с крыш домов неслись песни. Пели улицы и площади. Пели дома и мостовые.
Павел бродил среди этих шумных, веселых делегатов, рассеянный и озабоченный. Волнуясь, он ловил на лету отдельные фразы о предстоящих работах сессии, стараясь угадать по настроениям, по еле уловимым интонациям голосов решение о своей работе.
Обедая, он вмешивался в разговор соседей, ловко направляя беседу в нужном ему направлении, и с биением в сердце прислушивался к тому, что говорят о Звездном клубе.
Но все его попытки угадать настроение отдельных делегатов неизменно сталкивались с одной и той же фразой:
— Подождем доклада… Сейчас говорить об этом — преждевременно… Послушаем, что скажет Иванов.
Он похудел, потерял аппетит, сон его стал беспокойным.
В последний вечер перед сессией он не мог найти места в этом большом городе. Какая-то неведомая сила гнала его из одного конца Москвы в другой, из театра в сады, из садов в рестораны.
Не имея возможности убежать от самого себя, от внутренней тревоги, охватившей все его существо, он отыскал Киру и несвязными словами рассказал ей о своем настроении.
— Измучился за эти дни… Места нигде не могу найти…
— Попробуй представить худшее… Представь себе, что работать тебе не придется в этом году.
— Я не могу представить этого. Не могу уже потому, что это было бы неслыханным насилием над личностью. Укажи в нашей истории, в истории социалистического общества, хотя бы один случай, когда бы коллектив вмешался в личную жизнь члена общества… Мы гордимся тем, что способности каждого особенно пышно расцветают в наше время. Мы знаем, что к индивидуальным наклонностям каждого из нас коллектив относится бережно и любовно, и вдруг…
— Ты забываешь одно, — перебила его Кира, — коллектив не может культивировать того, что может быть для него вредным.
— Да черт возьми! — не выдержал Павел, — а я-то для кого стараюсь? Я для кого из кожи лезу? Для себя?
— Тем больше причин для коллектива распоряжаться твоей работой.
— А я сам?
Кира с досадой пожала плечами:
— Ты хочешь противопоставить себя коллективу. Ты считаешь себя самым лучшим и самым умным.
Павел покраснел.
— Я не имел таких мыслей. Но я хотел сказать, что при таком порядке вещей мы можем потерять свою индивидуальность!
— Ты сам не веришь тому, что говоришь. Ты отлично знаешь, что наша система воспитания и отношение коллектива к отдельным членам общества направлены к тому, чтобы помочь каждому выявить себя во всем объеме своих способностей… Вспомни капиталистический мир, где величайшие таланты гибли от голода, и взгляни на наше общество. Будь ты даже самым бездарным маляром, обладав в этой области способностями телевокса, — и тогда, даже в этом случае, если ты почему-либо решишь, что у тебя в груди шевелится талант художника, коллектив сделает все, — чтобы помочь тебе в твоей работе. Лучшие художники возьмут над тобой шефство. Лучшие профессора искусства займутся твоей теоретической подготовкой. Прекрасное ателье будет предоставлено в твое полное распоряжение. Проявляй себя. Работай. Совершенствуйся. А если из тебя ничего не выйдет и если ты всуе возомнишь себя поэтом, — то коллектив не сделает тебе ни одного упрека. Так же бережно и любовно он поставит тебя в иные условия для роста твоего поэтического призвания.
Индивидуальность? — усмехнулась Кира. — Его угнетают? Ты напоминаешь старого мещанина, который боялся социалистического общества только потому, что его бесцветная личность могла раствориться в коллективе. Он представлял наш коллектив, как стадо животных, как коллектив потертых, стандартных личностей, таких же как сам. Да это было бы страшно. Но разве наш коллектив таков? Точно в бесконечной гамме каждый из нас звучит особенно и неповторимо, но все мы вместе под опытными виртуозными пальцами Экономики соединяемся в гармоническое целое, в прекрасную человеческую симфонию…
— Ты, кажется, принимаешь меня за выходца из старого Я сам все это знаю.
— Я не считаю тебя хуже того, что ты есть.
— Да ведь живой я человек?
— Волнуйся! Но говорить при этом глупости вовсе не обязательно. Ты даже не знаешь, что решит завтра сессия, а уже авансом сыплешь гром и молнии.
— Побыла бы ты в моем положении хотя бы две декады…
— Но, Павел… Ведь это же исключительное положение. Сейчас, когда остро встал вопрос об энергетике, нечего даже и обижаться на коллектив, если он не сочувственно отнесется к твоей работе. И, наконец, решающее-то слово принадлежит тебе. Ты можешь работать, вопреки воле коллектива. В материалах тебе не откажут. Этого бояться нечего.
— Хорошо. Я буду работать, а на меня станут смотреть, как на волка? Спасибо.
