Мадам предупредила, что речь не идет об отдыхе и что он должен будет много работать, даже по выходным. Ответ был всегда один – «да».
– Но вам действительно придется очень тяжело работать.
– Да, я понимаю, – ответил он уверенным тоном.
– Очень хорошо. В таком случае… Сначала мы поедем в Париж, потом в Австрию, Швейцарию и Италию. Нам надо многое успеть. Завтра рано утром приезжайте ко мне, нам надо все обсудить и спланировать.
Подготовка к отъезду была ужасна, как всегда. Мадам находилась во власти все тех же демонов. Она кричала, бранилась, все время говорила, что опаздывает, и притом не по своей вине. Она проводила поздние совещания у себя в кабинете, за которыми следовали другие, еще более поздние, уже у нее дома. Перед отъездом она хотела встретиться с начальником каждого отдела, заставляла их выкладываться по полной программе и давала указания, которые отменяла несколькими часами позже. Потом вдруг начинала заниматься личными делами: заказывала несколько ящиков мацы, дюжину тюбиков губной помады, дорожные чеки и… слабительное, с которым никогда не расставалась. Все сотрудники были уже на пределе, секретарши обменивались названиями лучших транквилизаторов, а члены семьи старались больше, чем когда-либо, держаться от нее подальше.
Накануне отъезда Гораций пришел в контору пожелать ей счастливого пути – никому из близких никогда не разрешалось провожать ее в аэропорт. Несколько коротких резких фраз вместо прощания – и мать и сын расстались. Гораций потихоньку сделал Патрику знак выйти за ним в коридор.
«Я вам не завидую, – сказал он, удостоверившись, что их не слышно. – Раньше я часто ездил с матерью. Она будет заставлять вас подниматься в семь часов утра. Попытается сделать вас своим посыльным, и если вы позволите ей это, она не оставит вас в покое ни днем ни ночью. В Париже, возможно, начнутся выяснения отношений с господином Амейсеном, генеральным директором. Это порядочный человек и большой модник. Этого нельзя сказать о большинстве людей, которые окружают Мадам Рубинштейн. Она обожает мучить его, считает ленивцем из-за того, что он не приходит на работу раньше десяти. И потом там есть Стелла Осчестович, моя тетка.
Стелла – президент компании во Франции, но на самом деле она ничего не делает, только смущает господина Амейсена. Она очень боится Мадам и недавно, чтобы повысить свои акции в ее глазах, пригрозила самоубийством. Все другие уловки уже перепробованы. Знаете, как отреагировала мадам Рубинштейн? “Стелла не убьет себя, она собирается заказать себе четыре новых платья”».
После этой тирады Гораций пожал Патрику руку и сделал вид, что благословляет его. Молодой человек лишился дара речи.
Наконец пришло время отъезда! Как они и договорились, Патрик приехал на Парк-авеню в семь часов утра. Мадам уже ожидала его, в нетерпении перетоптываясь, отчего сотрясались горы приготовленного багажа.
К самолету их отвез лимузин, в который бедный секретарь еле втиснулся из-за многочисленных чемоданов, сумок и ящичков. «Со всем этим багажом мы попадем в аварию», – жаловалась Мадам. Аэропорт временно располагался в скромном небольшом здании. Реактивных самолетов еще не было, и пассажиры, пересекавшие Атлантику, проводили по четырнадцать часов в старых DC4.
Патрик боязливо подошел к турникетам
Потом долго погружались. «Когда мы шли к самолету, мы, должно быть, напоминали пилотам братьев Маркс[106], только нас было двое, а не пятеро. Я неверной походкой шел впереди, на моих плечах болтались два меховых манто, а в руках я нес многочисленные бумажные пакеты и шляпные картонки. Мадам меня подбадривала: осталось всего пятьдесят метров, не теряйте мужества!» При этом она легонько подталкивала его сзади чемоданчиком с туалетными принадлежностями, единственным багажом, который она несла.
Во время посадки Мадам в свойственной ей манере рассуждала о состоянии дел во французской компании, о чем незадолго до этого говорил с ним Гораций.
– Эта поездка не принесет мне никакого удовольствия, а только раздражение, головную боль и проблемы! К тому же там Стелла, моя сестра. Это просто камень на шее. С директором, господином Амейсеном, она не разговаривает. Он, конечно, бездельник, правда, умный и проницательный, настоящий иезуит. А потом еще набережная Бетюн, там Эжени и Гастон… Просто ад.
Она рассказала секретарю, как эта пара в 1934 году попала к ней на службу, когда она переехала с квартиры на острове Сен-Луи. Той ночью, когда они летели в Париж, Мадам говорила только о делах, которые их там ожидали.
– Знаете, что нас губит? У французов слишком много отпусков. Вот что нас губит! Месяц летом, неделя на Рождество, религиозные праздники, светские праздники… Бьюсь об заклад, что у этой нации больше всего выходных в мире. К тому же оплачиваемых работодателем!
Она считала себя жертвой французской страсти к безделью.
– Французам, – кивала она в сторону невидимого собеседника, – нужен новый диктатор, новый Наполеон.
Несколько лет спустя, когда к власти во Франции пришел генерал де Голль, Мадам послала ему такую поздравительную телеграмму: «Французы нуждаются в вас. Будьте сильным!» Вероятно, де Голлю это понравилось, и он ответил: «Дорогая мадам! Я постараюсь».
Старый самолет DC4 совершил посадку для заправки топливом в Ирландии, в Шенноне. Ночь была холодной и звездной. Пассажиры могли отдохнуть и сделать покупки, потому что Шеннон был свободной от налогов зоной и там все было гораздо дешевле.
