Хелена Рубинштейн. Императрица Красоты

Декоратор покрыл стены полосами бамбуковых стеблей и развесил там вечнозеленые растения в горшках, тоже оплетенных бамбуком. Стеклянный потолок и изумрудный ковер, похожий на густую траву, создавали ощущение открытого светлого пространства. Все вместе создавало атмосферу роскоши, удовольствия и легкости, которой и хотел добиться Сесил Битон.

Мадам все это сразу возненавидела. Все три месяца, что длились работы, она постоянно спорила с декоратором. Когда работы были закончены, она поинтересовалась, кто будет поливать растения? Дизайн она назвала «не очень-то роскошным». Сесил Битон быстро понял, что Хелена Рубинштейн относится к тем клиентам, которые всем недовольны, и тут же уехал в Англию. Своего друга Патрика он просил ей передать, что нельзя сделать Версаль из мебели, купленной на блошином рынке.

Их вкусы совершенно не совпали, и к тому же, казалось, сама судьба была против «японского стиля». Несколько месяцев спустя насекомые в бамбуке очнулись от спячки и уничтожили почти все стены. «Видите! – беспрестанно повторяла она Патрику. – Никогда не надо делать дела с друзьями. Мало того что это обходится в целое состояние, так еще и насекомые заводятся». Потребовалось немедленно разобрать настенные панели и все продезинфицировать.

В том же 1957 году ее подруга Эдмонда Шарль-Ру, главный редактор журнала Vogue France, описывала Хелену так. Роста от силы метр пятьдесят. Слегка надушена, фигура еще изящная. Ходила она мелким шагом, вся была увешана драгоценностями, как древний идол, но одета скромно в строгий костюм. От нее исходила сила. Сразу становилось понятно, что дорогу ей лучше не переходить. Иссиня-черные волосы были затянуты в тугой узел на затылке: никаких локонов и волнистых прядей. Она была из тех женщин, к которым с годами приходит мудрость и которые никогда не меняются, потому что следовать за модой, имея такой безупречный стиль, было бы ошибкой. Лицо четко очерчено: высокие скулы, резкий изгиб бровей, прямой нос, большие уши. Две особенности сразу бросались в глаза, как бы указывая на самые важные черты ее характера: рот с властно поджатыми тонкими губами и большие, широко посаженные глаза, смотрящие очень пристально и внимательно. Это были глаза, привыкшие следить за столбцами цифр, изучать формулы, глаза, стремившиеся рассматривать прекрасное – погружаться в голубоватый сумрак опаловой вазы, вглядываться в древние маски, в чудесные произведения искусства. Голос был низкий, и говорила она с сильным, но неопределимым акцентом. Что это был за акцент? Никто этого не знал. Она так говорила на любом языке, это было своего рода ее эсперанто, удивлявшее всех людей, имевших с ней дело. Еще одна черта: она говорила только тогда, когда хотела сказать что-то действительно важное. Она не принадлежала к тем людям, которые считают своим долгом заполнить малейшую паузу в разговоре, чтобы не прослыть невоспитанными. Она не боялась тишины».

Глава 32. «Я и правда на это похожа?»

Хелене было восемьдесят пять лет, и судьба вновь нанесла ей удар. Через три года после князя Гуриели она потеряла и своего сына Горация. Он попал в автокатастрофу, когда мчался на полной скорости по мосту на Лонг-Айленде, но получил всего лишь легкие повреждения. Но в тот же вечер с ним случился сердечный приступ, и врачи решили оставить его в больнице на обследование. Через два дня Гораций умер от острой сердечной недостаточности. Ему было всего сорок восемь лет. Хелена находилась в тот момент в Париже, и Гораций умер в одиночестве, как и жил. Хелена хотя и по- своему, собственнически и неуклюже, но любила сына больше всех на свете.

Когда Патрик сообщил ей ужасную новость, она упала в обморок и много дней не вставала с постели, находясь в каталептическом состоянии. После того как первый шок прошел, она все равно оставалась в некоторой прострации, отказывалась от еды и не желала никого видеть. Известные и неизвестные люди со всего мира присылали ей письма с соболезнованиями и словами утешения. Она отказывалась их читать. Отчаявшийся Патрик не знал, как вывести ее из этого состояния, в которое она погружалась все глубже. Он рассылал ответные письма и телеграммы, звонил родственникам, чтобы поблагодарить их за поддержку. А Мадам отказывалась даже слышать о них. Она снова замкнулась в себе.

Но однажды Патрик нашел «лекарство», способное вернуть Хелену к жизни. Примерно через две недели после смерти Горация он получил письмо с соболезнованиями от Сесила Битона. Кроме дружеского сочувствия, в письме были волшебные слова, способные вызвать «пробуждение», которого Патрик тщетно ждал все это время. «Грэм Сазерленд[141], – писал Битон, – хотел бы написать портрет вашей патронессы. Этот шанс нельзя упустить. Если мадам Рубинштейн захочет узнать о нем подробней, скажите ей, что он написал портреты Сомерсета Моэма, Уинстона Черчилля и лорда Бивербрука[142], которые уже признаны шедеврами… Я знаю, что ваша пожилая дама с ума сходит по известности. Если он напишет ее портрет, его можно будет хорошо перепродать. Она станет первой женщиной, которую он напишет».

Патрик бросился к Хелене в надежде убедить ее.

– Мадам, в Англии есть очень известный художник, который хочет написать ваш портрет. Вы должны согласиться.

– Не сейчас.

– Но Мадам, он написал портреты Моэма, Черчилля, Бивербрука, но никогда еще не писал портретов знаменитых женщин.

Он попал в точку. Она повернулась к нему и, приподнявшись на подушках, сказала слабым голосом:

– Знаменитых женщин? А еще что вы о нем знаете?

На самом деле больше ничего он не знал. Патрик стал придумывать разные небылицы об этом художнике, естественно скрыв тот факт, что о нем написал в письме Сесил Битон. Он также не сказал, что Моэму и Черчиллю очень не понравились те портреты, что написал Сазерленд.

– Гораций очень любил Англию. Завтра же и поедем[143].