назад! Никогда она не видела, чтобы чья-нибудь смерть на него так подействовала. Ей пришло в голову, что он мог выпить лишнее. За двенадцать лет их совместной жизни это случалось с ним несколько раз, но всегда с тем единственным результатом, что глаза его загорались особым блеском, язык развязывался, ему на ум приходили самые необыкновенные фантазии или он импровизировал новые песни. Уж не напился ли он с горя по Джереми в бильярдной комнате с твердоголовым Терренсом? Она как раз перед самым обедом застала там всю компанию в сборе. Об истинной причине происшедшей в нем перемены она совершенно не догадывалась хотя бы потому, что за ним не водилось привычки подсматривать.
Он подошел, громко смеясь какой-то шутке Терренса, и, знаком подозвав Грэхема, заставил Терренса повторить ее. Посмеявшись вместе с ними всласть, он приготовился снимать группу. Из камеры выскочила длинная-предлинная змея, и визг перепуганных дам несколько рассеял нависшее было над обществом мрачное настроение; оно перешло в необузданное веселье, когда Дик организовал великолепный турнир.
Суть заключалась в том, чтобы в течение пяти минут перенести со стула на стул, поставленных на расстоянии в общем двенадцати ярдов друг от друга, на столовом ноже наибольшее количество земляных орехов. Сначала он показал, как это делать, затем выбрал себе в партнеры Паолу, предложив всем посостязаться, включая Уикенберг и арбутусовую рощу. Заключались пари на множество коробок конфет; в конце концов выиграли все же они с Паолой против Грэхема и Эрнестины, оказавшихся лучшими после них игроками. Стали упрашивать Дика произнести речь на какую-нибудь тему, но победили другие, требовавшие от него песни о земляных орехах. Дик согласился и, отбивая такт на манер индейцев, не сгибая ног и прихлопывая по икрам, запел:
— Я — Дик Форрест, сын Счастливчика Ричарда, сына Джонатана Пуританина, сына Джона, морского разбойника, как и отец его Альберт, сын Мортимера, пирата, повешенного в цепях и умершего без отпущения грехов.
Я — последний из Форрестов, но первый из тех, кто носит земляные орехи. Ни один из моих предков не делал этого до меня. Я ношу орехи на ноже, на серебряном ноже. Орехами движет сам черт. Но я ношу орехи грациозно и быстро, и их очень много. Нет таких орехов, которых бы я не победил.
Орехи катятся. Орехи катятся. Как Атлас, поддерживающий земной шар, я не даю им падать. Не всякий человек может нести земляные орехи. Я одарен свыше. Я мастер этого искусства. Искусство это прекрасно. Орехи катятся, орехи катятся, а я вечно ношу их.
Аарон — философ, он не может носить орехи. Эрнестина — блондинка. Она не может носить орехи. Ивэн — спортсмен. Он роняет орехи. Паола — мой партнер, она играет с орехами. Только я — я, милостью Божьей и благодаря своему собственному разуму, только я ношу земляные орехи.
Когда кому-нибудь моя песнь надоест, пусть он бросит в меня чем-нибудь. Я горд, я неутомим, я могу петь до бесконечности. Я буду петь до бесконечности.
Здесь начинается песнь вторая. Когда я умру, похороните меня в яме с земляными орехами. Пока я жив…
Долгожданный ураган подушек прекратил его пение, но не укротил его буйного веселья: не прошло и минуты, как он уже сидел где-то в углу с Лотти Мэзон и Паолой, замышляя заговор против Терренса.
Вечер продолжался среди танцев, шуток и игр. В двенадцать часов подали ужин, и гости стали разъезжаться только в два часа утра. Пока они одевались, Паола предложила съездить на следующий день к реке Сакраменто осмотреть засеянное там рисом опытное рисовое поле, новую затею Дика.
— А я придумал другое, — вмешался Дик. — Знаешь пастбища в горах над Сайкаморой? Там за последние десять дней зарезаны три годовалки.
— Неужели пумы? — воскликнула Паола.
— Две, по меньшей мере. Забрели с севера, — пояснил он, обернувшись к Грэхему, — это и раньше бывало. Пять лет назад там убили троих. Мосс и Хартли будут нас там поджидать с собаками. Они выследили двух. Что скажете? Поедемте все. Сейчас же после второго завтрака.
— Можно мне Молли? — попросила Льют.
— А тебе Альтадену, — предложила Паола Эрнестине. В несколько минут лошадей распределили. Фрейлиг и Мартинес тоже согласились поехать, но заранее заявили, что они и наездники неважные и плохо стреляют.
Все вышли провожать гостей, а когда уикенбержцы укатили, постояли еще, сговариваясь относительно завтрашней охоты.
— Спокойной ночи, — сказал Дик, когда все вошли в дом. — А я пойду, погляжу на нашу старенькую Ольден Бесси. Хеннесси при ней. Помните же, девицы: к завтраку в амазонках, и смотрите, чтобы никто не опоздал!
Престарелая мать Принцессы была действительно очень плоха, но Дик не навестил бы ее в такой поздний час, если бы ему не хотелось побыть одному; он не чувствовал себя в силах остаться наедине с Паолой хотя бы на минуту после того, что видел.
Звук легких шагов по гравию заставил его обернуться. Эрнестина догнала его и взяла под руку.
— Бедняжка Ольден Бесси, — сказала она. — Мне захотелось пройтись.
Дик, все еще выдерживая свою роль, посмеиваясь, припоминал разные забавные инциденты вечера.
— Дик, — начала она, как только наступило минутное молчание, — у вас какое-то горе. — Она почувствовала, как он весь вздрогнул и подтянулся, и продолжала торопливо: — Не могу ли я помочь? Вы знаете, что на меня можете положиться. Скажите.
— Хорошо, скажу, — ответил он. — Одно, и только одно вы можете для меня сделать. — Она благодарно прижала его руку к себе. — Я устрою так, что вы завтра получите телеграмму, не особенно серьезную, но все-таки такую, что вы с Льют тотчас же соберетесь и уедете.
