Поуп-Хеннесси примерно в это время работал над своей первой книгой – описывал путешествие по историческим местам Лондона, которым угрожало исчезновение. В написании ему помогали экскурсии, которые он совершил вместе с Клариссой. Прототипом главного персонажа стала Кларисса, и книга, «Лондонская фабрика», получившая в 1940 году Готорнденскую премию, была посвящена ей. Он также подарил экземпляр с автографом Гаю.
Если не было работы, Гай проводил вечера в пабах Сохо и Фицровии, гей-клубах или более респектабельном Реформ-клубе. Его любимое место – бар в подвале отеля «Риц». Его освещали своеобразные канделябры – свечи вставлялись в горлышки бутылок из-под шампанского. Это место считалось безопасным во время воздушных налетов. По словам Роберта Харбинсона, он имел обыкновение знакомиться с молодыми военнослужащими в пабах или общественных туалетах – после чего вел их в сомнительные меблированные комнаты[375].
Горонви Рис позже вспоминал: «Гай приводил домой мальчиков, молодых людей, солдат, моряков, летчиков, которых выбирал из тысяч, бродивших по улицам Лондона в то время. В результате провести вечер в квартире Гая – все равно что посмотреть французский фарс, снабженный всеми элементами политической драмы. Открывающиеся и закрывающиеся двери спальни, странные люди, появляющиеся и сбегающие вниз по лестнице мимо нового гостя, который поднимается вверх. Чиновники, политики, гости Лондона, друзья и коллеги Гая укладывались в постель и вылезали из нее, почти не прерывая дискуссий о политических интригах, ходе войны и будущих перспективах мира»[376].
В это время с ним познакомилась Мэри Харди, сестра жены Горонви Риса Марджи. Она встречалась с ним на Бентинк-стрит и после войны.
«Г.Б. невозможно не заметить в любой компании. Он был доминирующей фигурой, явно очень популярной, но мне он не понравился. Мне показалось, что он непривлекателен внешне и слишком стремится казаться самой важной персоной из всех собравшихся. Ему нравилось знать все и всех, создавать больше всего шума, владеть общим вниманием. Он часто был забавным, рассказывая возмутительные байки и слухи. Он мог быть очень привлекательным, но, если кто-то из гостей не велся на его слова и не желал участвовать в его шоу, он быстро переключался на кого-то более восприимчивого. В нем не было теплоты или искреннего интереса. Люди смеялись и аплодировали ему, но в его словах часто ощущалось злобное ехидство, оставлявшее ощущение неловкости»[377].
Позже Мэри Харди дополнила свое впечатление: «Он поклонялся своей матери и всегда говорил о ней. Он был маменькиным сынком. Он не уставал повторять, какой она потрясающий человек и т. д. Отца он называл «коммандер» и постоянно вспоминал о его смерти, приводя ужасные подробности. Бассет для него всегда был «полковником». Бёрджесс был к нему абсолютно равнодушен, не испытывал ни привязанности, ни ненависти. Джека Хьюита он называл Джимми» и, хотя любил его, обращался с ним как с прислугой. Кларисса Черчилль была частой гостьей. Она относилась к нему по-матерински, хотя и была намного моложе. В его доме часто появлялась молодая женщина по имени Элейн, возможно подруга»[378].
Тридцатый день рождения Бёрджесса 16 апреля 1941 года стал временем размышлений. Он написал Питеру Поллоку о своей мечте. «Иметь маленькую виллу на берегу моря (Средиземного, разумеется), женщину, чтобы готовила, маленького и веселого слугу, рыбачка и друга рыбачков, в фуфайке и выцветших синих штанах, с босыми ногами…»[379]
Моногамия для Бёрджесса была невозможной. Через несколько недель он написал Поллоку, возможно желая заставить его ревновать, что Джеймс Поуп-Хеннесси «без ума от меня». Когда оказалось, что Поллока это не обеспокоило, между Бёрджессом и Поупом-Хеннесси началась связь, продлившаяся все лето[380]. В апреле Бёрджесс послал Поллоку фотографию Поупа-Хеннесси с игривой надписью: «Ты должен дать мне знать, что думаешь о фотографии и как относишься к тому, что я взял то, что, наверное, можно назвать военной женой, – но только потому, что война временно сделала меня чем-то вроде военного вдовца. В любом случае Дж. (он направлен в разведку) скоро отправится в Оксфорд для подготовки. Мне будет жаль, но сердце мое не будет разбито»[381].
Развитие событий можно проследить по дневникам Гарольда Николсона, у которого тоже была связь с Поупом-Хеннесси, причем в то же самое время, и по письмам Бёрджесса Поллоку. «Я пытаюсь ходить на концерты в Лондоне – вроде бы ожидаются хорошие. Дж. свалился с мотоцикла на оксфордской Хай-стрит и оказался недостаточно силен, чтобы поднять его»[382].
Летом 1941 года завершилась связь Бёрджесса с Питером Поллоком, продлившаяся пять лет, пусть даже обе стороны не соблюдали верность друг другу. Они встречались, когда Питер получал увольнительные. Поллок вспоминал: «Получив отпуск на все выходные, я бронировал номер люкс в Кларидже, и мы (Гай и я) оставались там с вечера пятницы до вечера воскресенья. Платил всегда я и при этом всегда получал люкс по цене комнаты на двоих – у меня был друг в конторе гостиницы. Днем в воскресенье мы устраивали большой праздник»[383].
Но в июле все закончилось. Бёрджесс написал Поллоку, все еще находившемуся в Грантеме, выразив надежду, что они будут встречаться «как друзья, испытывающие искреннюю взаимную симпатию (такую, как Джекки и я)»[384]. Они действительно продолжали видеться, и из переписки с Поллоком можно получить представление о кругах, в которых теперь вращался Бёрджесс, от Фредерика Аштона – «он очень культурен и мил» – до Лоуренса Оливье – «наконец-то я с ним познакомился»[385].
Бёрджесс все еще любил Поллока. Несколькими месяцами позже он писал: «Я люблю тебя, но хочу сказать не только это, а кое-что еще, что может привести тебя в раздражение. Я разговаривал с А., и не думаю, что ты должен, и в любом случае не сейчас, отправляться добровольцем за границу. Понимаю, что остановить тебя будет тяжело. Но дело в том, и постарайся это понять, что ты только начал делать полезную работу, которую могут сделать лишь немногие. Это понимают и ценят, и, по крайней мере, в данный момент ты должен быть доступен, на случай если потребуется сделать больше или продолжить то, что ты начал. …Вопрос не в «нас» – если бы дело обстояло так, я бы не имел права вмешиваться»
