Выбравшись на улицу, он забежал в Ревком, который был возле станции, и попросил послать двух-трех человек, чтобы захватить шпиона.
— Вы его совсем легко можете взять обходным движением: двое пусть зайдут в сад, а третий пойдет вдоль забора — прыгай тогда, куда хочешь…
Поезд уже стоял на станции, когда туда явился Фальберг. Он быстро вошел в вагон.
Только что он скрылся в дверях, как два крестьянина переглянулись и отодвинулись в темноту.
— Фальберг едет в Загорск, — прошептал один. — Собери наших человек десять, и разместитесь рядом в вагонах. Я сяду в один вагон с Фальбергом. Помни, что он не должен ни в коем случае живым доехать до Загорска. Особенно надо беречь его портфель: там мы, несомненно, найдем много интересных вещей. Только брать Фальберга надо обязательно до Лисок. А теперь расходись.
Устроившись в вагоне, Фальберг огляделся кругом — ничего подозрительного не было. Крестьянки, крестьяне, красноармейцы набились, словно сельди в бочке. Дело было к ночи, и каждый стремился поудобней устроиться. Устроился и Фальберг на уголке скамейки около выходной двери, положив под себя портфель. Напротив сидел какой-то крестьянин и, положив голову на руку, дремал, покачиваясь в такт вагона.
В вагоне было невыносимо душно, не помогали и разбитые окна.
Как ни длинна показалась ночь, но и ей пришел конец. Мутный осенний рассвет, словно молоком, разлился по окрестным полям.
В вагоне большинство пассажиров еще спали. Фальберг решил пойти в уборную — умыться, причем, уходя, он захватил с собой и портфель. Только что он намылил лицо, как услышал в дверь резкий стук.
— Занято, — бросил он, не оборачиваясь.
Стук не прекращался. Чувствовалось, что на дверь налегли несколько человек. Фальберг понял, что за ним началась охота. Мыло ело глаза нестерпимо. Кое-как побрызгав лицо водой, он быстро снял ремень, засунул портфель за пояс брюк, снова стянул пояс и выглянул в разбитое окно вагона.
Дверь трещала.
Стал на подоконник, ухватившись за верхний край, и стал осторожно выпрямляться, вытянув руки. Вот и крыша под руками. Ухватившись за крюк для сигнальной веревки, Фальберг забросил ноги на крышу и перевалился с трудом сам.
Вагоны качало, крыша была скользкая от утреннего тумана, ветер бил в лицо. Почти на четвереньках Фальберг начал продвигаться вперед. Сапоги скользили, и поэтому он их сбросил и босыми ногами он уже более уверенно мог идти по крыше вагона.
Оглянулся, увидел своих преследователей, из которых один уже стоял на крыше, а другой еще только поднимался. Стараясь получше прицелиться, Фальберг выстрелил по стоящему, но качка вагона сделала выстрел безрезультатным. Вот влез и второй. Медлить было нельзя, и Фальберг, смерив расстояние между вагонами, прыгнул на крышу следующего и, несколько освоившись с качкой, почти бегом стал продвигаться вперед. Вслед ему грянули, почти сливаясь, два выстрела. Оба мимо.
Вот и последний вагон. Больше бежать некуда. Преследователи все ближе. Фальберг лег и стал старательно целиться.
Что это? Какие-то тени замелькали над его головой. Мост через Дон.
«А если?.. Ведь это было бы спасением», — мелькнуло в голове Фальберга.
Некогда думать. Он быстро вскочил и, подпрыгнув, схватился за железную перекладину. Порывом ветра чуть не сорвало. Словно белка, цепко хватаясь, лезет все выше, на гребень моста. Пули стремятся догнать его, щелкая по решетчатым переплетам. Мимо, все мимо…
Наконец-то наверху. Оглянулся — словно серый червяк, подбирался к нему один из его преследователей, держа наган в зубах. Отступать было некуда. Борьба на смерть.
Нет, есть еще выход, который обещает на девяносто процентов смерть и только на десять жизнь.
Сорвал кожаную куртку и, бросив ее в сторону врага, задорно, по-мальчишески крикнул:
— Лови!
Вытянув вперед руки, он оттолкнулся от перекладины и полетел головой вниз в мутные волны Дона.
Глава XXXIV. ПАВЕЛ ВОСТРЯКОВ ДЕЙСТВУЕТ
— Знакома вам, молодой человек, эта морда? — обратился к Павлуше Чернавский. — Неужели она и в таком виде для вас неузнаваема? А вот подождите, мы ее так скоро распишем, что вы и совсем ее не узнаете. Хо-хо-хо… — насмехался Чернавский, указывая на связанного Васютина. — Мы бы и сейчас этим занялись, да некогда, много уж очень вашей сволочи развелось — никак не передушишь…
Слушая это, Павлушка стоял ни жив, ни мертв. Он почти не слышал, что ему говорил Чернавский. Мысль была занята одним: обнаружат или не обнаружат перетертую им веревку. От этой мысли Павлушка присмирел против обыкновения, ничего не ответил на эти насмешки.
