продолжалось до выхода деда на пенсию. Больше всего жалел об этом тот самый лемко, который своим выговором доводил до приступов нервного смеха свое начальство. Он сохранил свой акцент и через двадцать лет жизни в Кривом Роге.
Все бывшие односельчане жили возле площади Артема. Со временем все они получили квартиры, стали ходить друг к другу в гости, отмечать какие-то праздники и вживаться в местную жизнь. Дед, который отказался от отдельной трехкомнатной квартиры, уступив ее, продолжал жить в одной комнате. Эта комната впоследствии станет нашей, соседи деда тоже станут нашими, и борьба деда за лучший угол в кухне, очередь в туалет и ванную тоже перейдут к нам. Вместе с комнатой мы обретем право делить сарай на три части, дружить с Тамарой и Петром и вести непримиримую войну с матерью Тамары.
Кривой Рог – это лесостепная или даже степная зона, то есть пейзаж за городом выглядит, как типичный украинский юг. Сам город, при всей его нетипичности и индустриальной горячке застройки, в самой старой своей части сберег черты провинции Российской империи. Со временем советская индустриализация, продвигаясь рудоносной жилой с севера на юг, застроила простор Кривого Рога кварталами, поселками, микрорайонами. Перемежая частные застройки с целыми кварталами пяти- и девятиэтажных зданий, творя почти безликие символы на фоне сторожевых башен старых и новых шахт, труб металлургических заводов, разрытых ран открытых карьеров, заполняя выгоревшую траву лета и теплые зимы грязной красной краской руды, грязным снегом, грязными дождями и водой реки Саксагань, целые десятилетия формировали промышленный пейзаж города, целиком уничтожив природный. И не только на поверхности, но и под землей, выбрав руду и ничем не заполнив подземные лабиринты, кроме табличек с информацией о том, что ходить по этим посадкам и балкам опасно.
В центре города я встречал несчастного старика, который крутился возле общепитовских пельменных. Говорили, что он служил у Махно. Было ли то или что-то другое правдой, послужившей причиной такой его старости, – неизвестно. В одной из пельменных столы были в рост человека. Он ждал, пока кто-нибудь оставит несколько пельменей или даже масляную поливку, потом быстро шел к тарелке, вынимал из кармана припасенный заранее хлеб и, вымазывая тарелку, наслаждался бесплатной едой. Часто от него несло дешевым вином, засохшие следы которого были видны возле рта, несло мочой. Как только появлялась уборщица, старик мигом убирался из помещения.
Кривой Рог для меня всегда был местом прощаний, даже когда я к нему привык, и потом, когда охладел, и даже когда возненавидел ненавистью местного жителя.
Уже на улице Мелешкина, в большом девятиэтажном доме с центральным и черными ходами, я стал настоящей футбольной знаменитостью двора со всеми причитающимися этому почетному званию привилегиями перед младшими и уважением старших пацанов. По телевидению я смотрел только футбольные матчи, покупал футбольные программки, ездил болеть за «Кривбасс» на стадион «Металлург» и мечтал о большом футболе (на самом деле удовлетворяясь пустырем напротив войсковой части). Пустырь оканчивался стихийными огородами, которые предприимчивые жители нашего микрорайона засаживали картофелем и овощами. Картошку осенью мы пекли на огне и принесенной из дома солью посыпали ее, треснутую надвое, ели желто-белую мякоть с черным пеплом, который оставался на руках и лицах. За огородами начинались балки и урочища, которые спускались к реке Саксагань. Сама река и ее берега своим цветом напоминали мне раствор марганца, который разводила для нас мама при признаках отравления. В реке, к удивлению, водилась мелкая рыбешка с красными плавниками и тысячи лягушачьих личинок. Местным развлечением среди моих ровесников было ловить их и потом, сидя на берегу, отрезать им головы лезвиями «Ленинград» или «Нева».
Со временем наши футбольные матчи в перерывах заполнялись эротическими и порнографическими анекдотами и историями про драки между районами, про ментов, которые те драки разгоняли, про наркоманов и дозы, про тюремную жизнь и тюремные законы, рассказанные дядей Колей, чьи наколки указывали на его нелегкий жизненный путь.
У одного из пацанов дядя был моряком дальнего плавания, жил в Одессе. Как-то в подарок он привез ему морской бинокль. Этот бинокль пацан выносил во двор с разрешения родителей, а иногда и без. Тогда мы покидали пустырь и шли к реке. Там на берегу мы отыскивали тех, за кем интересно было подглядывать, прежде всего нас интересовал секс. Владелец бинокля, став на колени, как командарм Чапаев перед боем, высматривал жертву и, говоря «у, бля!», заинтересовывал остальных. Каждый из нас, вглядываясь в даль, пытался представить себе, что там можно было вэтот момент увидеть. Все в один голос начинали клянчить бинокль, толкались и выхватывали друг у друга. Когда очередь дошла до меня, я с жадностью путника в пустыне увидел, как целуется, оголяя свои тела, двадцатилетняя парочка. Позже, прочитав у Марка Хласко «Первый шаг в тучах», я вспомнил наши сеансы с биноклем и усмехнулся – похожие и отдаленные во времени истории…
Мы гоняли мяч во дворе возле большого электротрансформатора. Там стояли столы и беседки, где постоянно «забивали козла» пролетариат и пенсионеры. Летом мужчины сидели в белых майках, черных штанах и «вьетнамках» на босу ногу, а кое-кто – в зеленых офицерских рубахах, популярных среди трудящихся. Может, кому-то они напоминали незабываемые годы службы в Советской армии. Клубы сигаретного дыма и мата висели над этими столами, и когда кто-то забивал «рыбу», то гремел своей клешней так, что впечатанные в столы пластмассовые прямоугольники шарахались и подскакивали от шахтерского кулака.
Один пацан, который жил с матерью, работавшей уборщицей в столовой, занимался достаточно прибыльным делом: охотился в балках и на пустырях за сусликами. Их я впервые и увидел мертвыми, когда он сносил их в подвал, где ножом сдирал с них шкурки. Разделав свои жертвы, он выбрасывал тела в мусор. Шкурки сушил, выделывал по всем правилам и потом продавал на базаре или делал из них ремешки для часов или всякие украшения. Он никогда не играл с нами в футбол, но лишь одиноко сидел на скамейке и наблюдал. Хвастался, что занимается в училище, но в это было
