стоял в дверях и ждал. Но никто, похоже, не обратил на меня внимания.
— Сядь пока здесь, — сказал кто-то.
Я сел на пуфик у двери. Камера поразила меня своим светом и спокойствием. За эти дни я отвык от дневного света. А тут, в довольно большое окно, лились прямые лучи солнца. Оно было еще высоко, хотя дело шло уже к вечеру. На кроватях (с матрасами, бельем и одеялами!) спали безмятежные люди. А где же насильники, бандиты и убийцы? Неужели, это они? Сколько я просидел на тюфяке, я уже не помню. Тишина и ласковое солнце действовали успокаивающе. Возможно, я даже задремал.
На меня обратил внимание худощавый паренек с нижней шконки. Он критически меня осмотрел и толкнул спящего выше крепкого парня.
— Вован, осмотри его.
Вован спрыгнул на пол, шагнул ко мне.
— Раздевайся.
Я снял куртку, рубашку. Парень осмотрел одежду, меня.
— Все чисто.
— У нас есть что-нибудь ему одеть?
— Да, могу дать свой старый спортивный костюм.
Худенький обратился ко мне: — Снимай свое барахло, вещи покидай вон в тот мешок, для стирки. А Вован даст тебе свой костюм.
Я переоделся в чистую одежду.
— Присаживайся на шконарь. Как тебя звать? За что арестован?
— Статья 163, вымогательство.
— Чем занимался на воле?
— У меня небольшой бизнес, торговля. Я директор.
— Директор? Ну, погоняло тебе и будет «Директор».
— А кто у вас главный? Ну, здесь, в камере?
— Главный? — худощавый рассмеялся. — Главных у нас нет, все равны.
Позже я узнал, что главным был именно он. Назывался он не «главный», а «старший». Ведь только «старший» хаты может занимать нижнюю шконку. И никто кроме него не может на нее даже присесть.
Камера 218, как и подавляющее большинство других в Крестах, имела площадь около 8 квадратных метров. При «плохом» царе тюрьма была построена для одноместного содержания узников. А теперь, при «хорошем» режиме?
Многие представляют, что такое восьмиметровая кухня, кто-то в таких квартирах и живет. Так вот, вообразите себе, что в вашу (8-и метровую) кухню набилось 12–13 человек, а именно столько сидело со мной в Крестах. И они здесь, на этой кухне, будут не только есть. Но и спать, справлять нужду и делать все остальное, словом, жить. Представляете? А я это прочувствовал на собственной шкуре. Шесть шконок, в три яруса, унитаз, вот, пожалуй, и все.
В камере «Два один восемь» я прожил год. Выходя из нее изредка и ненадолго на прогулку, в баню, к адвокату и на свидания. Двух одинаковых камер в Крестах нет, все они отличаются друг от друга, потому что люди сидят в них разные. Мне повезло, я вернулся оттуда живым и почти не потерявшим здоровье. А ведь сколько было смертей в Крестах. «Аномально» жарким летом 1999 года каждую ночь из нашего, второго корпуса, выносили покойников. Спасибо тебе, «Два один восемь», за милость. Спасибо за науку. Спасибо за все.
Если с набережной смотреть на тюрьму, то четвертое слева окно (считая с самого края) на 4-м этаже и является окном моей «хаты». Бесчисленное множество раз, лежа на своей шконке второго яруса, в «пенале», я смотрел на Неву, на прогулочные теплоходы, на огни зданий набережной напротив. И из окна камеры я, как и в ИВС, видел серое приземистое здание Большого Дома. Иногда я ловил себя на мысли, что моя мечта «исполнилась». Иметь вид из окна на водную гладь, на Неву, как в прошлом имел это царь из Зимнего дворца, может позволить себе только очень богатый человек. И вот теперь такой возможности удосужился и я.
Быт
Очень скоро я познакомился с тюремным бытом. 12–13 человек в камере. Коек, шконок, только 6. Поэтому «коллектив» разбит на 2 смены, дневную и ночную. Но смены не равнозначные. В дневную людей меньше, их не более пяти. Сюда входит старший камеры, еще несколько достойных людей и повар. Все остальные — в смену ночную. Смена смен происходит тогда, когда захочет лечь смена дневная и, соответственно, встать. А ложится дневная смена, когда наиграется в карты, насмотрится телевизор или напьется водки. Всего этого лишены жители ночной смены. К этому добавлю, что с первого дня пребывания в хате я был в дневной смене.