– 295 узлов, 800 футов… 290… 500 футов… 400 футов… 290… выпускаю шасси. – Я услышал и почувствовал, как опускается носовая стойка шасси. – Шасси выпущено… 50 футов, 250 узлов… 40… 240… 30 футов… 20 футов… 10… 5… касание на 205 узлах[165].
Мы благополучно вернулись домой. Наша теплозащита выстояла. Теперь я хотел посмотреть на нее и увидеть, в чем мы были неправы
После стандартного посещения кабины летным врачом мы переоделись в синие комбинезоны и спустились вниз по трапу из бокового люка. Нас встречал администратор NASA Джеймс Флетчер. Мы обменялись рукопожатиями и развернулись, чтобы осмотреть «Атлантис». Небольшая группа инженеров уже собралась под правой передней стороной фюзеляжа. Они с недоверием качали головами. Повреждения оказались гораздо сильнее, чем кто-либо из нас мог вообразить. В конечном итоге техники насчитали семь сотен ободранных плиток, протянувшихся на половину длины «Атлантиса». Они намного превосходили любые повреждения теплозащиты, зафиксированные прежде. Некоторые из наиболее пострадавших плиток проплавились до большей глубины, чем в результате первоначального кинетического повреждения. Область вокруг утерянной плитки покалечило особенно сильно, и алюминий здесь имел явные следы воздействия высокой температуры. Однако «эффекта молнии» не произошло, как инженеры и обещали. Если бы кто- нибудь из них присутствовал здесь, у корабля, я бы обнял и расцеловал его.
Нам здорово досталось, но мы уцелели и могли обсуждать случившееся! Повреждение оказалось в том единственном месте, где оно могло существовать и не привести к гибели. Оно начиналось в нескольких метрах позади углеродного композитного носового кока и заканчивалось за пару метров до углеродных панелей передней кромки крыла. Если бы удар пришелся на любую из этих областей, защищенных углеродным композитом, мы бы предвосхитили судьбу экипажа «Колумбии», сгоревшего при приземлении 15 годами позже, с той лишь разницей, что нашей могилой стал бы Тихий океан.
Нам повезло даже с местоположением плитки, которая была утрачена. По счастливой случайности она закрывала участок, где была смонтирована антенна, и под ней алюминиевая конструкция была толще, чем в других местах. Если бы отлетела другая плитка, обшивку могло прожечь насквозь и яростная тысячеградусная плазма ворвалась бы во внутренности «Атлантиса». Господь определенно позаботился о нас. Когда Хут закончил осмотр корабля, я услышал, как он проворчал: «Мне очень интересно, что на все это скажет теперь ЦУП?»
Через несколько дней мы услышали и их рассказ. Качество телевизионных кадров, которые получили в ЦУП от нас, было очень низким. Инженеры были уверены, что повреждения носят локальный характер и невелики. Мне хотелось сказать: «А надо было нас слушать», но они это и так знали. Не было никакого резона тыкать их носом в допущенную ошибку. В конце концов это не имело никакого значения. Даже если бы в ЦУП признали, что повреждения неминуемо приведут к разрушению корабля и нашей гибели, что можно было бы сделать? Да ничего. Билет домой всегда включал полет через доменную печь плотных слоев атмосферы. Мы не могли волшебным образом обойти этот участок – ни сверху, ни снизу, ни сбоку. Мы не смогли бы отремонтировать повреждения. Не было космической станции, на которой можно было бы укрыться. Нашей единственной надеждой мог стать второй шаттл, пришедший к нам на помощь, но у нас не хватило бы кислорода, чтобы дождаться его. Все, что мы могли сделать, – это отстрелить манипулятор и слить за борт всю воду и все излишнее топливо, чтобы свести к минимуму вес корабля и снизить тепловые нагрузки, но и эти усилия были бы напрасны. Избавление от лишнего веса сделало бы возвращение лишь чуть-чуть холоднее. Как и шпаргалки по аварийному приводнению, рекомендации ЦУП в этом случае относились бы к категории «чтобы было что почитать перед смертью».
ЦУП нашел объяснение разрушению носового обтекателя SRB. Они изменили производственный процесс, намереваясь защитить ускорители от аэродинамического нагрева во время запуска. На послеполетном отчете о происшествии на планерке в понедельник другие с подозрением спрашивали, сколько еще раз эти операторы логарифмической линейки нарушили первое правило инженерного ремесла: «Лучшее – враг хорошего». Всем нам хотелось залезть на крышу и орать во весь голос: «Если работает, не трогай!»
Во время того же послеполетного отчета Хут напомнил постдокам о нездоровом юморе военных летчиков. Во время нашего полета произошло ужасное землетрясение в Армении, приведшее к гибели 25 000 человек. В теленовостях все еще показывали кадры рабочих в масках, извлекающих трупы из-под развалин. «Я знаю, что большинству из вас очень любопытно узнать насчет нашего секретного полезного груза. – Хут сделал паузу, пока в аудитории не воцарилась заинтересованная тишина. – Хотя я не могу пока вдаваться в детали конструкции, могу сказать, что Армения была нашей первой целью». Военные астронавты засмеялись. Немногочисленные постдоки скорчили брезгливые гримасы, а Хут добил их, добавив: «И наше оружие могло только глушить!» Этот комментарий вновь вызвал смех и несколько укоризненных женских взглядов: «И когда вы только повзрослеете, парни?»
Глава 36
Кристи и Аннетт
Через несколько дней после приземления Рей Седдон наградила наш «свинский экипаж» другим прозвищем. Мы стали «экипажем Гриссома». Название обыгрывало эпизод известного фильма «Парни что надо!». После того как Алан Шепард вернулся из своего полета с титулом «первого американца в космосе», его с женой приняли в Белом доме Джон и Джеки Кеннеди. Фильм описывает, как Гас Гриссом и его жена ожидали аналогичных почестей, когда
