был благоприятным. Джей-Оу выглядел совершенным доходягой, но как-то умудрился убедить врачей, что с ним все в порядке. Мы отправились переодеваться. На этот раз я надел подгузник вместо устройства сбора мочи с кондомом. Я устал опасаться, что он соскочит. Может, в следующей жизни Господь даст мне пенис, более приспособленный для космического полета, но сейчас приходилось работать с тем, что есть. Подгузник был куда более надежным выбором.
Мы носили термобелье, которое выполняло роль лишнего защитного слоя. Теперь, когда у нас была система покидания корабля, скафандры одновременно выполняли функцию гидрокомбинезона, а длинные подштанники предназначались для того, чтобы увеличить продолжительность выживания в случае посадки на воду. Впрочем, к вопросу о выживании в Северном Ледовитом океане в зимнее время мы относились с той же иронией, что и Альфред Нойман, рисованный герой американского комического журнала. Как однажды сказал Хут Гибсон по поводу STS-27, пародируя строку из вестерна о Бутче Кассиди и Сандэнсе Киде: «Какого дьявола – при падении ты все равно помрешь».
Облаченные в комбинезоны техники поджидали нас в комнате для надевания скафандров. Наши ярко-оранжевые скафандры LES были разложены на пяти массивных креслах типа La-Z-Boy. Именные таблички на каждом кресле обозначали, кому из астронавтов какой скафандр принадлежит, причем во всех надписях, кроме имени Пепе, были опечатки. Пепе пробрался в скафандровую раньше нас и разложил поддельные таблички в качестве возмездия: в первой версии нашей экипажной эмблемы в его необычной франко-канадской фамилии Туот переставили две буквы, и она превратилась в Тоут. Мы все рассмеялись: все, что снимало напряжение, было к месту. И я уселся в кресло с табличкой «Моллейн».
Я снял обручальное кольцо и положил его в очечник: кольцо могло за что-нибудь зацепиться при аварийном покидании корабля. Я собирался надеть его после выхода на орбиту. Точно так же я поступил перед 41-D и STS-27 и оба раза вернулся живым. Теперь это действие было ритуальным – как у игрока, который должен перекреститься, встав на позицию отбивающего. Мне нужно было остаться в живых, чтобы вновь надеть это кольцо. Господь знает об этом и позаботится обо мне. Во всяком случае, я на это надеялся.
Техники помогли мне просунуть ноги в штанины скафандра. После этого я встал и застегнул на молнию встроенную противоперегрузочную надувную камеру вокруг живота. Я приспустил нижнюю часть и одновременно всунул руки в рукава и пропихнул голову через шейный «воротник». В последний раз я просовывал голову через столь узкое отверстие в день появления на свет{85}. Кольцо было специально сделано тугим, чтобы резиновый «воротник» плотно прилегал к шее и не позволил скафандру набрать воду при приводнении.
После того как скафандр был застегнут, техники продолжили одевать меня. Они зашнуровали ботинки и закрепили шлемофон со связной гарнитурой на голове. Следующим пунктом были перчатки скафандра. Наконец, на шейное кольцо установили гермошлем. Теперь я был полностью готов к двум вещам, которые совсем не хотел испытать, – к разгерметизации кабины и к покиданию раненого корабля.
Техники подстыковали аппаратуру для проверки герметичности и дали мне инструкции: «Закройте щиток гермошлема, включите подачу кислорода, глубоко вздохните и задержите дыхание». В тишине внутри скафандра мне стало очевидно, как я нервничаю. Я слышал, как бьется сердце. Его удары отдавались у меня в ушах.
Начался тест на полный наддув. Я скрежетал зубами. Когда скафандр наполняется кислородом, он становится твердым, как сталь. Кажется, что от плеч до промежности тело так сильно затянуто подпругой, что простата может расщепиться надвое. К счастью, этот тест продолжается всего 30 секунд. Как справляться с болью на борту шаттла, меня не волновало. Если скафандр придется наддуть в полете, это случится из-за потери атмосферы в кабине. В столь ужасной аварийной ситуации боль от скафандра уже не имеет значения.
Проверка герметичности прошла успешно, и техники сняли с меня перчатки и шлем. Они передали мне поднос с предметами, которые нужно было разложить по карманам. Я сунул космическую ручку с вытеснительной подачей чернил в левый нарукавный карман и убедился, что нож для парашютных строп находится в кармане на внутренней части левого бедра. Если я запутаюсь в парашюте и он потянет меня на дно моря, я смогу этим ножом перерезать стропы и, быть может, спастись.
В карман на правом бедре я положил запасные очки. Помимо обручального кольца я спрятал в очечник мамин 91-й псалом. Формально он был контрабандой, но его найдут только в том случае, если Джим Бейджиан и Сонни Картер станут срезать скафандр с моего мертвого тела, а в этом случае мне будет уже все равно. В этом же кармане я разместил дозиметр, немного аспирина для глушения боли в спине в невесомости, которая меня ожидала, и пакет на молнии, чтобы убрать в него использованный подгузник после выхода на орбиту. Туда же отправился пакет для рвотных масс. Хотя до сих пор я не испытывал ни малейшей тошноты в космосе, эта вещь успела стать еще одним ритуалом, как будто само ее наличие могло предотвратить космическую болезнь.
Зеркало пошло в карман на правой лодыжке. Из-за неподвижности скафандра было невозможно посмотреть на места стыковки шлангов, для этого и требовалось зеркало. Там же нашлось место для правой перчатки скафандра и спасательного радиопередатчика.
В карман на левой лодыжке я поместил левую перчатку и еще несколько приборов из спасательного набора – аварийные факелы, фонарь- стробоскоп и карманный фонарик. «Кого ты пытаешься обдурить? При падении все равно помрешь».
Когда я заканчивал раскладку вещей, в комнату вошли фотографы NASA и сделали несколько снимков. Все мы изобразили улыбки из серии «Не боюсь ничего на свете».
Я посмотрел на часы. К сожалению, мы на 15 минут опережали график, а в нашем деле не стоит иметь лишнее время. Майк Коутс, который
