подобной стратегии следует отметить, что средствами налогоплательщиков пользовались не одни банкиры. Владельцы облигаций банков и держатели банковских депозитов – те, кто добровольно согласился финансировать банки, – также вошли в число бенефициаров беспрецедентной щедрости суверена. Когда банкам отказывали в поддержке, как в случае с
Возможно, в былые времена идея помочь держателям облигаций банка за счет средств налогоплательщиков была не столь политически спорной, поскольку различие между первыми и вторыми оставалось несущественным. Мало того, с учетом деятельности пенсионных и инвестиционных фондов обе группы были представлены практически одними и теми же лицами. Однако в современном развитом мире обнаружились два влиятельных фактора, точно сговорившихся подорвать равновесную позицию между теми, кто финансирует банковскую систему, и теми, кто несет бремя спасения банков, когда дело принимает дурной оборот. Во-первых, в обществе увеличилось неравенство в уровне доходов и благосостояния отдельных социальных слоев, что привело к его расслоению на узкий круг богачей, владеющих облигациями банков, и гораздо менее зажиточное большинство, не имеющее никаких облигаций. Расходование общественных фондов для защиты держателей банковских облигаций обернулось проблемой «богатые против бедных». Вторым мощным фактором стала интернационализация финансов. В таких странах, как Ирландия и Испания, глобализация рынка облигаций привела к ситуации, в которой местные налогоплательщики оплачивали рекапитализацию банков, выгодную иностранным держателям облигаций. С политической точки зрения одно дело, когда сокращение рабочих мест в госсекторе осуществляется с целью спасения государственного пенсионного фонда, и совсем другое – когда работников бюджетной сферы увольняют ради того, чтобы обеспечить выплаты иностранным рантье. Когда 31 января 2011 года Англо-ирландский банк (
Тревога мировой общественности, наблюдающей, как складывается положение дел, объясняется не тем, что обычные люди не понимают механизмов работы мировых финансов. Они справедливо почуяли неладное. Кризис 2007–2008 годов и реакция на него правительств обнажили неприглядную правду: с Великим денежным соглашением явно творится что-то не то. Исторический договор, достигнутый между сувереном и Банком Англии в 1694 году, предполагал тщательно выверенный обмен выгодами и преимуществами. Частные банки получили ликвидность для своих банкнот. Предписание короны, в отличие от внутренних банковских правил, распространялось на всю страну, и деньги, выделенные с этой целью, могли обращаться повсеместно. В ответ банкиры предоставляли свои финансовые знания и репутацию, заработанную в Сити, что работало на повышение кредитоспособности короны. Выражаясь в современных терминах, корона оказывала Банку поддержку в области ликвидности, а Банк оказывал суверену кредитную поддержку. Однако на этот раз реакция властей и регуляторов на кризис показала, что мир круто изменился. Банки, конечно же, сохранили привилегию выпуска суверенных денег, а центробанк был готов в случае необходимости гарантировать их ликвидность. Но взамен он вовсе не получил поддержки своим кредитам, выданным банкам: в конечном счете их поддержал суверен. Таким образом, банки – их сотрудники, держатели облигаций и вкладчики – получили и ликвидность, и кредитную поддержку. Суверен – то есть налогоплательщик – не получил ничего. Кризис показал, что историческая формула «ты – мне, я – тебе» превратилась в формулу односторонней «халявы»: дающий ничего не получает взамен.
Уже это было плохо, но еще хуже было то, что случилось потом. Едва кризис с беспощадной очевидностью продемонстрировал «странную смерть» Великого денежного соглашения, которое на протяжении 300 лет позволяло сохранять мир между суверенами и банками, как вдруг выяснилось – не менее потрясающее открытие! – что еще один «ветеран» монетарной политики оказался, так сказать, живее всех живых и к тому же способен на беспрецедентную активность.
Переворот на кредитных рынках
Мощная волна экономического дерегулирования и глобализации, поднявшаяся в конце 1970-х, ускорившаяся в 1980-х и 1990-х и достигшая пика в предкризисные годы начала 2000-х, принесла с собой революционные перемены в организации различных отраслей экономики – от производства автомобилей до энергоснабжения, от работы супермаркетов до киноиндустрии. Все это проходило под лозунгом децентрализации: сотни видов деятельности, ранее сгруппированные в рамках одной корпорации, были переданы более мелким и специализированным компаниям и координировались рынком посредством цепочек поставок и сетей удивительной сложности и длины. Конечно, кое-кто жаловался, что дело зашло слишком далеко – что издержки, сэкономленные передачей работы с клиентами колл-центру в Бангалоре или Маниле, в действительности лишь переложены на страшно недовольных этим клиентов «на другом конце линии». Однако в целом трудно было отрицать, что в самых различных отраслях результатом стало феноменальное сокращение затрат и расширение богатства выбора для потребителя.
Финансы не остались в стороне от этих изменений отраслевой архитектуры. Вплоть до конца 1960-х предоставление займов компаниям и частным лицам оставалось по большей части относительно простым бизнесом, практиковавшимся по известным правилам почти исключительно банками. Заемщик приходил в банк; кредит-менеджер тщательно изучал его заявку; при положительной оценке кредитоспособности клиента управляющий банком подписывал одобрение на выдачу кредита, который вносился в отчетность как часть активов банка (депозит выдавался заемщику как часть пассивов банка). Во всей этой операции участвовали всего две стороны – заемщик и банк, а баланс банка отражал лишь управление рисками по кредиту и ликвидности. Но
