соединением, принц королевской крови, не послушался, и возможное преимущество было потеряно. Англичане пытались проделать такой же маневр. Адмирал авангарда и некоторые из его кораблей повернули оверштаг, как только вышли из огня (
Уже было упомянуто, что это безрезультатное сражение имело некоторые интересные особенности. Одна из них – это то, что поведение Кеппеля было полностью оправдано под присягой перед военным судом одним из замечательнейших адмиралов, выдвинутых Англией, сэром Джоном Джервисом (Jervis), который командовал одним кораблем его флота. В самом деле, трудно представить себе, чтобы он мог сделать нечто большее; но недостаточное понимание им тактики доказывается любопытным замечанием, сделанным им в свою защиту. «Если бы французский адмирал действительно думал вступить в бой, – сказал он, – то я полагаю, что он никогда бы не расположил своего флота на галсе, противоположном тому, которым приближался британский флот». Это замечание может только происходить от неведения или от непонимания опасности, которой подвергся бы в таком случае арьергард французского флота, и является тем более любопытным, что, по признанию самого Кеппеля, англичане думали напасть на него.
Идея Кеппеля состояла в том, что французы должны были ждать его в линии фронта и затем вступить в бой, корабль против корабля, что, по его мнению, предписывали традиции доброго старого времени. Но д’Орвилье был слишком хорошо подготовлен, чтобы быть способным на такой образ действий.
Неисполнение герцогом Шартрским[123], командовавшим французским авангардом во время боя, приказания повернуть через фордевинд, – произошло ли оно от непонимания дела или от недисциплинированности, – поднимает все еще спорный вопрос относительно надлежащего положения главнокомандующего флотом в сражении. Если бы д’Орвилье был в авангарде, то выполнение задуманной им эволюции было бы обеспечено. Из центра адмирал равно видит концевые части своего флота или равно не видит их. Находясь в голове, он обеспечивает исполнение приказаний собственным примером. Французы в конце этой войны решили вопрос, совсем изъяв адмирала из линии и поместив его на фрегате под тем предлогом, что будто бы со стороны он может, таким образом, лучше видеть движения своего флота и флота неприятеля, не ослепляемый дымом и не отвлекаемый от главных своих обязанностей событиями, происходящими на борту его собственного корабля, и, наконец, что сигналы, дающиеся им с фрегата, будут лучше видны его флоту[124]. Эта позиция адмирала, несколько напоминающая позицию генерала в сухопутном сражении и избавляющая его от личного риска, была занята также лордом Гоу (Howe) в 1778 г.; но как последний, так и французы отказались впоследствии от этой практики. Нельсон при Трафальгаре, закончившем его карьеру, вел свою колонну; но сомнительно, чтобы причиной этого было что- либо, кроме его горячего увлечения боем. Две другие большие атаки, в которых он был главным начальником, имели объектом нападения корабли, стоявшие на якоре, и ни в одной из них он не занимал ведущего места в колонне – по той основательной причине, что он не знал хорошо глубины, а головной корабль всего более рискует сесть на мель. Обычное место адмиральского корабля в дни широкобоких парусных судов, за исключением случаев общей погони флота за неприятелем, было в линии и именно в центре ее. Отступление от этого обычая со стороны Нельсона и Коллингвуда, каждый из которых вел свои колонны под Трафальгаром, могло иметь некоторые основания, и обыкновенный человек склонен воздерживаться от критики поведения этих выдающихся офицеров. Но нельзя не сказать, что опасность, какой подвергались два старших офицера флота, на коих возлагалось так много, очевидна; и если бы с ними самими или с передними кораблями их колонн случилась серьезная беда, то отсутствие их влияния почувствовалось бы весьма серьезно. Действительно, они скоро стушевались, как адмиралы, в дыму сражения, не оставив следовавшим за ними никакого руководства или контроля, за исключением блеска своей храбрости и примера. Один французский адмирал указал, что практическая цель способа атаки, принятого при Трафальгаре, состояла в том, чтобы, спустившись под прямыми углами к противнику, пожертвовать головами колонн и сделать два прорыва в линии неприятеля. На этот раз цель была достигнута, и жертва стоила результата; в сделанные прорывы линии устремились почти свежие арьергардные корабли каждой колонны, которые являлись фактически резервом, напавшим на поврежденные корабли неприятеля с каждой стороны прорыва. Эта идея о резерве также связана с вопросом о положении главнокомандующего. Величина его корабля была такова, что исключала возможность вывода его из строя; но разве не было бы хорошо, если бы адмирал каждой колонны оставался со своим резервом, держа в своих руках способность управлять сражением при любых случайностях и выполняя возможно дольше свое назначение не только по названию, но и в действительности, и притом для весьма полезной цели? Трудность организации какой-либо системы сигналов или легких посыльных шлюпок, которые могли бы занять место адъютантов или ординарцев генерала, усугубляемая тем фактом, что корабли не могут неподвижно стоять, как армейские дивизии, в ожидании приказаний, но что они должны постоянно поддерживать ход, при котором остаются послушными рулю, исключает идею о нахождении адмирала флота, участвующего в походе, на легком судне. При таком положении он сделался бы простым зрителем, тогда как, находясь на сильнейшем корабле флота, он сохраняет максимум влияния и после начала боя, а если корабль этот в резерве, то адмирал сохраняет командование в своих руках так долго, как это только возможно. «Полхлеба лучше, чем никакого хлеба»; если адмирал не может, по условиям морского боя, занимать спокойную наблюдательную позицию своих сухопутных собратьев, то пусть, по крайней мере, она будет за ним обеспечена хоть настолько, насколько возможно. Правило Фаррагута после Нового Орлеана и Виксбурга, т. е. в последний период его карьеры, когда, надо думать, его воззрения определились опытом, было – вести свой флот в бой лично. Известно, что он весьма неохотно и лишь по настоянию многих офицеров настолько отступил от своих убеждений в деле при Мобиле, что занял второе место и впоследствии часто выражал свое сожаление о том, что поступил так. Можно,
