высота батарей – были достижимы для английского флота, в котором было двадцать кораблей против семи неприятельских. При успешном уничтожении последних и захвате Розового острова можно было найти якорную стоянку в глубине бухты и выждать там, пока благоприятный ветер позволит удалиться. По мнению замечательного морского английского офицера того времени[151], близко знакомого с делом, нельзя было сомневаться в успехе атаки; и он часто доказывал это Роднею и предлагал сам провести головной корабль. То, что французы считали себя в безопасности в этой позиции, а англичане согласились с этим, ярко отмечает разницу между духом этой войны и духом войн Нельсона и Наполеона.
Вопрос об атаке рассматривается здесь, однако, не как отдельная операция, а по отношению ко всему ходу войны. Англия везде занимала оборонительное положение, и сила ее уступала силе противника. Из такого положения нет спасения иначе, как путем деятельности, энергичной почти до отчаянности. «Невозможно для нас, – весьма справедливо писал первый лорд адмиралтейства Роднею, – иметь везде флот, превосходящий противника; и если только наши командующие не встанут на высоту положения, как сделали это вы, и не будут считать предметом своих забот все владения короля, то наши неприятели найдут нас неподготовленными везде и достигнут цели своих действий против нас»[152]. На английских командиров было возложено проведение таких атак, которые – рассматриваемые сами по себе – могли считаться неоправданными. Союзный флот был ключом положения, и его большие отряды, подобные ньюпортскому, подлежали уничтожению с любым риском. Относительно влияния такого образа действий на политику французского правительства могут быть различные мнения, но автор настоящего труда не имеет в этом отношении никаких сомнений. Нельзя не видеть также, что ни один английский офицер, облеченный властью командующего в рассматриваемый период, не был на высоте положения, за исключением Гуда и, может быть, Гоу. Родней был теперь стар, хил и, несмотря на свои способности, скорее мог считаться осторожным тактиком, чем великим адмиралом.
Поражение Грэвза и последовавшая затем сдача Корнуэлля не закончили морских операций в западном полушарии. Напротив, один из самых интересных тактических подвигов и самая блестящая победа целей войны еще должны были увенчать английское оружие в Вест-Индии; но с событиями в Йорктауне патриотический интерес войны для американцев заканчивается. Прежде чем проститься с этой борьбой за независимость, следует еще раз подчеркнуть, что ее успешный конец, по крайней мере так скоро после ее начала, был обусловлен господством над морем – сосредоточением морского могущества в руках французов и неправильным распределением морских сил английскими властями. Такой вывод может быть подтвержден авторитетом одного человека, который в совершенстве – лучше всех других – знал ресурсы страны, характер народа и трудности борьбы, – человека, имя которого до сих пор еще служит высочайшей гарантией глубокого, спокойного и непоколебимого здравого смысла и патриотизма.
Тон всем высказываниям Вашингтона задает его «Меморандум о согласовании плана операций с французской армией» («Memorandum for concerting a plan of operations with the French army»), помеченный 15 июля 1780 г. и переданный французским властям Лафайеттом:
«Маркиз де Лафайетт будет рад сообщить следующие общие идеи графу де Рошамбо и кавалеру де Тернэй, как мнение нижеподписавшегося:
1. Во всякой операции и при всех обстоятельствах решительное превосходство на море должно считаться основным принципом и базисом, на который, в конце концов, должна опираться всякая надежда на успех».
Впрочем, это, хотя и в высшей степени точное и решительное выражение взглядов Вашингтона, является только одним из многих других, одинаково ясных. Так, в письме к Франклину 20 декабря 1780 г. он говорит:
«Обманутые в ожидании второго подразделения французских войск (блокированного в Бресте), а особенно в ожидавшемся достижении превосходства на море – этой оси, вокруг которой вращалось решительно все, мы вынуждены были потратить время на бездеятельную кампанию после заманчивой перспективы, улыбнувшейся нам при открытии ее: недавно мы были вынуждены сделаться зрителями прохождения нескольких отрядов из армии, находящейся в Нью-Йорке, на помощь лорду Корнуэллю; наша морская слабость и политическая распущенность значительной части нашей армии лишили нас возможности противодействовать врагу на юге и получить преимущество над ним здесь».
Месяц спустя, 15 января 1781 г., в памятном письме полковнику Лорану (Laurens), посланному со специальным поручением во Францию, он говорит:
«После займа денег постоянное морское превосходство у этих берегов является объектом наибольшего интереса. Достижение его сейчас привело бы неприятеля в трудное оборонительное положение… В самом деле, нельзя себе представить, как он смог бы содержать большие силы в этой стране, если бы мы обладали господством над морями и могли помешать регулярной доставке запасов из Европы. Это превосходство, с помощью денег, дало бы возможность обратить войну в энергичное наступление. По отношению к нам оно, кажется, должно считаться одним из двух решающих моментов».
В другом письме к тому самому лицу, находившемуся тогда в Париже, помеченном 9 апреля, он пишет:
«Если Франция не подаст нам своевременной и сильной помощи, то при критическом положении наших дел позднейшие ее попытки не будут иметь для нас никакой цены… Зачем нужно мне входить в подробности, когда можно сказать одним словом, что мы дошли до последней крайности и что наше освобождение должно прийти теперь или никогда? Как легко было бы обратить замыслы неприятеля против него самого, если бы можно было согласовать с общим планом войны постоянное нахождение в этих морях флота более сильного, чем неприятельский, и если бы Франция дала нам возможность стать активными, одолжив нам денег».
Корабли и деньги – лейтмотив его крика о помощи. 23 мая 1781 г. он пишет кавалеру де ла Люзерну (de la Luzerne): «Я не вижу, как можно оказать действительную поддержку Южным Штатам и предотвратить угрожающее зло, пока мы уступаем неприятелю в морской силе в этих водах». По мере
