разрушение жизни. В стране воцарились хаос и отчаяние.
Особо надо отметить роль сухого закона.
До окончания мировой войны император запретил продажу спирта, водки, виноградного вина крепче 16 градусов и пива крепче 3,7 градуса. Как же выходили из положения те, кто не принял сухой закон? Врачи выдавали рецепты на получение спирта в аптеках. В ресторанах и трактирах подавали спиртные напитки в чайниках. А то и попросту люди покупали денатурат, пропускали через черный хлеб, добавляли к нему специи – гвоздику, корицу и лимонную кислоту.
Сухой закон подтолкнул к широкому распространению наркотиков. Опиум везли из Персии и Маньчжурии. Гашиш доставляли из Азии. Морфием (а также шприцами) снабжали врачи. Кокаином торговали проститутки.
«Продавался он сперва открыто в аптеках, в запечатанных коричневых баночках, по одному грамму, – вспоминал Александр Вертинский. – Лучший немецкой фирмы «Марк» стоил полтинник грамм. Потом его запретили продавать без рецепта, и доставать его становилось все труднее и труднее. Его продавали с рук – нечистый, пополам с зубным порошком, и стоил в десять раз дороже.
Актеры носили в жилетном кармане пузырьки и «заряжались» перед выходом на сцену. Актрисы носили кокаин в пудреницах.
– Одолжайтесь! – по-старинному говорили обычно угощавшие. И я угощался. Сперва чужим, а потом своим».
Временное правительство 27 марта 1917 года подтвердило запрет на «продажу для питьевого употребления крепких напитков и спиртосодержащих веществ». Но желание выпить не угасло. Горючий материал – солдаты, хлынувшие с развалившихся фронтов, склонные к анархии, не желающие никому подчиняться.
Министерство путей сообщения докладывало правительству: «Солдаты создают совершенную невозможность пользоваться дорогами как общегосударственным способом передвижения: имеются донесения о случаях насильственного удаления пассажиров солдатами из вагонов, некоторые пассажиры, лишенные возможности выходить в коридор вагона, вынуждены отправлять естественные надобности в окно, женщины впадают в обморочное состояние».
Переполненные поезда шли медленно – со скоростью 3 версты в час. Отопление не работало. Окна в вагонах разбиты… Фронтовики были охвачены ненавистью к тылу, к буржуям, торговцам, вообще к обладателям материальных благ. И некому было спасти горожан от убийств, грабежей и погромов.
Анархист Федор Павлович Другов, член исполкома Всероссийского совета крестьянских депутатов, вспоминал, как по всему Петрограду банды из вчерашних солдат искали винные погреба:
«По толпе открывался огонь из пулеметов, а погреб забрасывали гранатами, превращая его в жуткое месиво вина и крови. Пожарные доламывали бочки с вином, разбивали штабеля бутылок и выкачивали красную смесь паровыми насосами на улицу. Потоки этой пахучей хмельной влаги текли по улице, смешиваясь с грязью и лошадиным пометом.
Однако, невзирая на это, толпа с жадностью набрасывалась на грязную кровяную жидкость и хлебала ее прямо с земли. Было решено не ждать, когда солдатня зайдет в погреб и разломит его, а самим выявить все склады вина и заблаговременно, тайно разлив его в погребе, выкачивать в канализационные колодцы при помощи пожарных».
России просто не хватило исторического времени для развития. Идеалы демократии не успели утвердиться. Крестьяне не знали иной формы правления, кроме самодержавной монархии и вертикали власти. Почему такой радикализм проявил российский рабочий класс? Не выработались ни привычки, ни традиции искать решения ненасильственными методами. Не успели сложиться представления о жизни, которые после февраля семнадцатого помогли бы самоорганизоваться и самоуправляться. Напротив, была привычка к крайностям. Рабочие ухватились за предложенную большевиками возможность ликвидировать несправедливость.
Осенью семнадцатого страна разрушалась на глазах. И глава правительства Александр Керенский уже ничего не мог предложить для спасения разваливавшейся и впадавшей в нищету страны.
– Если не хотят мне верить и за мной следовать, я откажусь от власти, – бросил в отчаянии Александр Керенский. – Никогда я не употреблю силы, чтобы навязать свое мнение… Когда страна хочет броситься в пропасть, никакая человеческая сила не сможет ей помешать, и тем, кто находится у власти, остается одно – уйти.
Услышав его слова, тогдашний французский посол в России недоуменно заметил:
– Когда страна находится на краю бездны, то долг правительства – не в отставку уходить, а с риском для собственной жизни удержать от падения в бездну.
«Александра Федоровича я увидел, когда он был верховным главнокомандующим российскими армиями и хозяином наших судеб, – вспоминал писатель Исаак Бабель. – Митинг был назначен в Народном Доме. Александр Федорович произнес речь о России – матери и жене… Вслед за ним на трибуну взошел Троцкий и сказал голосом, не оставлявшим никакой надежды:
– Товарищи и братья…»
Осенью семнадцатого в отсутствие Ленина Троцкий оказался в Петрограде на главных ролях.
Вся подготовка вооруженного восстания практически шла без Ленина.
