стал широко известен под именем Константинополь, а его патриарх, наряду с патриархами Александрии и Антиохии, а также епископом Римским, вошел в правящую элиту христианства. Новая вера вполне отвечала стилю царствования Константина. Со времен апостола Иакова, главы иерусалимской общины, в христианстве утвердилась иерархия, состоявшая из пресвитеров (
Но не успел Константин закрепить собственную руководящую роль в церковной иерархии, как обнаружил, что христианство вовсе не едино — напротив, оно весьма разобщено. Евангелия были весьма туманны в вопросе о природе Иисуса и сущности его взаимоотношений с Отцом. Был ли Иисус человеком, обретшим божественные свойства? Или Богом, воплотившемся в теле человека? Теперь, когда Церковь крепко стояла на ногах, определение сущности Христа казалось едва ли не более важным, чем сама жизнь — ведь от правильного ответа на этот вопрос зависело, сможет ли человек обрести спасение и войти в Царство Небесное.
В наш секулярный век лишь дебаты о ядерном разоружении или глобальном потеплении могут сравниться по напряженности и накалу страстей с богословской полемикой того времени. Христианство стало массовой религией в эпоху фанатической веры, и христологические споры бушевали и во дворцах, и на улицах городов империи. Популярный александрийский священник Арий, чьи проповеди, полные примеров и притч из жизни народных низов, собирали толпы верующих, доказывал, что Иисус был сотворен Богом-Отцом, а значит, не равен ему. Природа Христа скорее человеческая, нежели божественная, утверждал Арий, и это приводило в негодование тех, кто считал Христа Богочеловеком. Когда местный правитель попытался наказать Ария, поклонники проповедника устроили беспорядки в Александрии.
В 325 году Константин, раздосадованный и сбитый с толку этой концептуальной пестротой, созвал епископов на собор в Никее (ныне Изник в Турции) и предложил собственное решение: Иисус есть одновременно и человек, и Бог, единосущный Богу Отцу. Именно на Никейском соборе епископ Макарий из Элии Капитолины (когда-то этот город звался Иерусалимом) обратил внимание императора на участь своей маленькой и заброшенной епархии. Константин знал об Элии и, вероятно, побывал в ней, когда сопровождал, будучи еще восьмилетним мальчиком, императора Диоклетиана. Ныне, желая увековечить свой успех в Никее и неустанно размышляя о священных символах и догматах своей будущей всемирной империи, он решил восстановить город, создав, как записал епископ Евсевий Кесарийский, биограф императора, «новый Иерусалим, в противоположность так называемому древнему». Константин дал поручение возвести в городе храм, достойный Иерусалима, колыбели Благой Вести. Эти работы неожиданно ускорила кровавая распря, в которую вскоре погрузилась императорская семья.
Через некоторое время после окончательной победы Константина над соперниками его жена Фауста обвинила в домогательствах своего пасынка Криспа, старшего сына императора от предыдущего брака. Пыталась ли она сыграть на христианском морализме неофита Константина, когда возводила на Криспа навет, будто тот пытался обольстить ее или даже изнасиловать? Или это был тайный роман, в котором что-то пошло не так? В таком случае Крисп не был ни первым молодым человеком, вступившим в связь с собственной мачехой, ни последним, кто возжелает этого. А ревность императора, скорее всего, и так уже была возбуждена военными успехами старшего сына, тогда как Фауста, несомненно, готова была любыми способами удалить препятствие на пути к возвышению для ее собственных сыновей.
Как бы там ни было, Константин, оскорбленный безнравственным поведением сына, приказал казнить его. Императорские советники-христиане были потрясены, и тут в дело вмешалась самая важная женщина в жизни Константина — его мать. Она была простолюдинкой и когда-то прислуживала в трактире в маленькой деревушке в области Вифиния. Возможно, она так и не стала законной супругой императора Констанция Хлора, отца Константина. Но она одной из первых при дворе приняла христианство, а любящий сын провозгласил ее августой, и теперь она по праву выступала при дворе Константина как императрица.
Елена убедила Константина, что им ловко манипулируют. Возможно, она разгадала интригу и объяснила сыну, что вовсе не Крисп был виновен, а сама Фауста пыталась соблазнить его. Совершив уже одно непростительное убийство, Константин приказал казнить Фаусту за супружескую неверность: ее либо сварили в кипятке, либо заперли в сильно разогретой парной, где она и задохнулась. Однако Иерусалим только выиграл от этого двойного убийства: сразу после этих событий Елена, получив карт-бланш на обустройство города Христа, отправилась в Палестину. Ее славные дела стали искуплением для Константина.
Императрице Елене в то время было уже за семьдесят. Монеты рисуют ее красивой женщиной с резко очерченным лицом, волосами, заплетенными в косы, и с тиарой на голове. Она поспешила в Элию Капитолину «с быстротой юноши» и со столь значительными средствами, что смогла стать едва ли не самым монументальным строителем за всю историю Иерусалима. А уж ее археологическая удачливость была поистине чудесна.
Константин знал, что место распятия и погребения Иисуса скрыто под Адриановым храмом Афродиты — этой «мрачной обителью мертвых идолов, тайником сладострастного демона любви», по словам Евсевия. Император приказал епископу Макарию совершить обряд очищения, снести языческий храм, освободить доступ к святой гробнице, находящейся под ним, и построить здесь базилику, которая была бы «лучше всех других церквей ойкумены по
