ретивого полицейского. А Лизетта сумела только еще больше тронуть и привязать к себе Иосифа.
Она прямо заявила, что ей «ровным счетом наплевать», император он или простой солдат. Ей он нравится как мужчина, только и всего, и она ни в коем случае не хочет извлекать из их связи какую бы то ни было выгоду лично для себя. Делая на дому шляпы, она зарабатывает достаточно, чтобы быть сытой и одетой, а больше ей ничего не нужно.
Иосиф серьезно привязался к этой веселой, бескорыстной, непритязательной девушке. Здоровая телом и духом, обладавшая большим практическим умом и ясностью суждений, она произвела благодетельное, магическое влияние на расположение духа императора.
«Вот такую бы жену иметь!» – частенько думал Иосиф, с презрением вспоминая знакомых принцесс и придворных дам, готовых продаваться и изменять.
И вот теперь ему приходилось отказываться от единственного человека, который мог быть для него серьезной нравственной опорой. Ведь то, что заставляло его, ломая руки, бегать после совещания с министрами по своему кабинету, было сознанием необходимости разрыва с Лизеттой.
Уж слишком много людей знало его тайну! Сначала комиссар, потом Эмилия, встретившая его в коридоре, теперь гренадеры. Правда, комиссар удален в провинцию, баронесса сейчас же после суда уехала из Вены, отказавшись под предлогом болезни даже явиться ко двору для торжественной и окончательной реабилитации, а гренадеры на другое же утро выступили в поход, и все будут молчать. Но свидетелей было много, их становилось все больше и больше… «Нет, до открытого скандала я не могу доводить это дело! С Лизеттой надо порвать! Но как это тяжело!» – тоскливо думал император.
Конечно, о любви тут не могло быть и речи. Но Иосиф был бесконечно одинок, ему не с кем было поговорить свободно, по душе, некому было влить энергию и бодрость в уставшую душу. Все его существо властно рвалось к женщине, требовало ее мягкой ласки. От одной ему приходилось отказываться, а другой… не было!
Иосиф подошел к большому железному шкафу, отпер его и достал оттуда несколько больших и маленьких футляров. В одних были золотые цепочки, в других – медальоны, табакерки, художественно сработанные часы, в третьем – колье, фермуары, золотые пояса. Наконец он нашел то, что искал: это была тяжелая палисандровая шкатулка с инкрустацией и кружевными серебряными углами; внутри на бархатном ложе покоился массивный золотой медальон, усеянный драгоценными камнями и надетый на художественной работы золотую цепь. Иосиф позвал старого преданного ему камердинера Венцеля и сказал ему:
– Франц, у меня имеется для тебя очень важное поручение. Я полагаюсь на твою преданность и молчаливость…
Франц Венцель молча поклонился в ответ.
– Возьми эту шкатулку, – продолжал император, – и отнеси ее по адресу, который я тебе сейчас скажу. Разыщешь модистку Лизетту Грубер, удостоверишься, что это она – именно она и что тебя никто не подслушивает, и скажешь ей: «Высокий гость, который бывал у вас в последнее время, просит передать вам, что ему нужно уехать и что вообще больше видеться с ним вам не придется. Он просит вас принять на память этот подарок и надеется на вашу скромность и молчание». Понял? Повтори мои слова.
Камердинер повторил, и Иосиф, убедившись, что Франц запомнил и усвоил сказанное, дал ему адрес Лизетты и отпустил. Затем он отправился к императрице, чтобы поговорить о положении дел и сообщить о необходимости для него выехать в армию ввиду предстоящей войны.
В большой комнате, сплошь уставленной широкими шкафами с тысячами фолиантов, Иосиф встретил фон Кребниц. Она ставила на место какую-то толстую книгу в потемневшем кожаном переплете и потом задумчиво стала обводить полки взглядом, как бы разыскивая что-то.
– А, княгиня! – ласково сказал император. – Вы все за книгами! Опять откопали в нашей библиотеке какой-нибудь раритет или шедевр?
– Нет, – улыбаясь, ответила Луиза своим низким приятным голосом, – мне просто надо было навести кое-какие справки по интересующему меня вопросу.
– Ну, конечно, конечно! Ведь вы у нас – ученая женщина… Раритет – это вы сами, княгиня. Обыкновенно природа бывает очень экономна в распределении своих даров: награждая умом и талантами, она отказывает в красоте или наоборот. Но к вам она была поразительно щедра: дала все – ум, благородство рождения, аристократизм души и сердца, прелестную наружность, словом, буквально все!
– Кроме счастья! – с грустной иронией добавила Луиза и вдруг продолжила, покраснев: – Но вы, ваше величество, положительно удивили меня. До сих пор, – она смущенно рассмеялась, – мне казалось, что вы проходите мимо, совершенно не видя меня, так что даже, если бы спросили вас, высокого я роста, брюнетка или блондинка, вы не знали бы, что ответить. А оказывается, вы, ваше величество, даже снисходите до похвалы моей наружности! Я осчастливлена столь высокой милостью!.. – И она присела в задорном книксене, которым пыталась скрыть охватившее ее радостное смущение.
Иосиф внимательно посмотрел на нее и сознался в душе, что она права. Действительно, до сих пор он именно «смотрел на нее, не видя». Он всегда радовался, когда приходилось встречаться с ней ценил ее общество, любил говорить с нею. Но женщины, и в особенности красивой женщины, он до сих пор не замечал в ней, и только теперь ее ответ на его фразу, сказанную вполне равнодушно, из простого желания сделать галантный комплимент, заставил его присмотреться к ней как к женщине.
«Но ведь она действительно красива, очень красива! – подумал он. – Эти блещущие умом большие томные глаза, это белоснежное тело, целомудренно
