– Спасибо, – ответил Вестмайер, пряча деньги в карман.
– Вы и сами будете садовник? – спросил Лахнер.
– Да, я занимаюсь этим делом уже пятьдесят лет.
– Но ведь вам нет на вид и двадцати пяти!
– Вашей милости угодно шутить. Моя седая борода…
– Да у вас нет ни единого седого волоска!
– О, это только так кажется. Ну а по внешнему виду судить никак нельзя. Вот, например, вы, ваша милость: на самом деле вы – майор, а по внешнему виду можно подумать, что вы – простой нижний чин.
– Нижний чин? Что вы болтаете?
– Ну да, вы ужасно похожи на рядового Лахнера, похожи до такой степени, что у вас даже около уха имеется шрам, полученный Лахнером третьего дня во время бритья у полкового цирюльника. Странное дело! У вас, господин барон, такая же бородавка на руке, как и у Лахнера… Ну, да бросим эту комедию! Раз ты открылся Биндеру, то можешь открыться и мне. Ведь должны же мы знать, что означает весь этот маскарад. Ты подумай: мы – то есть Гаусвальд, Биндер, Ниммерфоль и я – дрожим за свою безопасность и даже жизнь и, главное, ничего не можем понять тут. Ведь не станешь же ты пускаться на такую опасную игру просто ради желания кого-то мистифицировать. Так в чем же дело?
– Милый Вестмайер, дружба отличается от равнодушия главным образом умением не задавать вопросов там, где на них не могут ответить, а верить – верить, что друг не сделает ничего бесчестного и не станет держать в тайне от своих приятелей то, что мог бы открыть им без всякого затруднения.
– И это – единственное объяснение, которое ты можешь дать нам?
– В данный момент да.
– Но скажи, являешься ли ты игрушкой в чужих руках или действуешь по собственной инициативе?
– Я не могу ответить на это, – произнес Лахнер.
– Хорошо! Но скажи, пожалуйста: находится ли твой маскарад в связи с путешествием на задке таинственной черной кареты?
– И на этот вопрос я тоже ответить не могу, не имею права.
– Теперь для меня ясно, что ты исполняешь чью-то волю, что ты – просто орудие в чужих руках. Но всякий, кто знает Лахнера, не усомнится, что это орудие не может служить для плохих целей. Что же, пока удовольствуемся и этим объяснением. Но за тебя я все-таки не спокоен.
– В этом ты прав: я сам не спокоен за свою судьбу. Хорошо, если мне удастся довести до конца эту опасную игру. Но если дело сорвется…
– Что тогда?
– Тогда я здорово брякнусь вниз.
– А как низко?
– Да, пожалуй, прямо на эшафот.
– Так, значит, дело очень серьезное?.. Вот что скажи мне еще: значит, полковник Левенвальд посвящен в твою тайну?
– Отнюдь нет. Он искренне считает меня майором и бароном Кауницем.
– Что было бы с тобой, если бы командир поверил Вандельштерну?
– То, что я только что сказал.
– Значит, Биндер здорово выручил тебя своим показанием?
– Ну, еще бы! Передай ему от меня самую сердечную благодарность. Кроме того, я надеюсь, вы отныне станете принимать все меры, чтобы наша рота поверила в лживость утверждения Талера.
– Не беспокойся, мы сделали это без всякой просьбы с твоей стороны. Впрочем, с тех пор как Вандельштерн сидит на гауптвахте, а Талера на славу выдрали, никто не решится вслух высказывать предположения относительно тождества рядового Лахнера и барона Кауница.
– Должно быть, это первый случай, когда пьянице и мошеннику Талеру пришлось пострадать за правду!
– Ну, не велика беда, это ему зачтется за старые грехи. Мало ли самых скверных проделок сошло ему благополучно с рук? Недаром же его звали «фальшивым талером»[32]. На этой почве возник даже анекдот. Драть Талера заставили Ниммерфоля и Вурцнера. Они задали ему баню, а когда покончили с экзекуцией, то приходят в казарму и говорят: «Ну и отчеканили же мы его». С тех пор мы и прозвали их фальшивомонетчиками.
– Фальшивомонетчиками? Почему?
– Да ведь они сами сознались, что отчеканили «фальшивый талер»!
– Недурно! Слушай, вот что: когда кончается твой отпуск?
– О, еще не скоро: мне продолжили его на двое суток. Да и вообще отныне служба будет довольно легка: дядя взялся разбить цветники в саду командира, – ответил Вестмайер.
– Ты сегодня вечером куда-нибудь отправляешься?
