Авроре не хотелось ни на минуту терять его из виду. Вот почему, не предвидя ничего печального, не подозревая ничего, она забралась в тайничок.
Лахнер подошел к картине и стал тщательно осматривать ее.
«Как добросовестно он осматривает стену! – подумала Аврора. – Вот удивительный человек! На него можно положиться! Но что ему нужно на полу? Не понимаю!.. Опускается на колени, выстукивает паркет… А, догадываюсь! Он хочет поместить здесь колонну, которая будет подпирать пролет. С другой стороны надо будет поставить вторую. Отлично, милый Артур, отлично! Я вполне согласна с твоим проектом! По-моему, надо будет выбрать коринфский ордер, но если ты решишь, что ионический или дорический лучше, то я спорить не стану!.. Но что он делает теперь? Что это за инструмент? Стамеска? Но к чему? Он взламывает квадратик паркета? А, вероятно, он хочет выяснить, на чем положен паркет и вынесет ли подполье вес колонн. Ах, какой глупый! Ну к чему он делает это сам? Позвал бы слуг. Впрочем, для любимого человека приятнее всего все делать собственноручно…»
После некоторых усилий квадратик паркета треснул и выскочил из гнезда. Лахнер старательно осмотрел образовавшееся отверстие, но не нашел там ровно ничего, кроме пыли и гнили.
Взгляд гренадера отразил недоумение и разочарование. Он снова подошел к картине и рукояткой стамески принялся выстукивать ее. Вдруг он с восхищением хлопнул в ладоши. В одном месте картины, там, где были изображены ступеньки, звук явно выдавал пустоту. Присмотревшись внимательнее, Лахнер заметил, что в этом месте линии, ограничивающие квадратик плитки, были не нарисованы, а представляли собой щель, очень узкую, практически незаметную, так как она сливалась с остальными, нарисованными. Лахнер засунул в эту щель лезвие своего перочинного ножа, и это место картины легко открылось, словно обыкновенная дверка. Из тайника Пигницер ясно видела, что за дверкой был небольшой шкафчик, в котором лежали какие-то бумаги.
Все поплыло перед глазами Авроры, она чуть не упала от удивления, гнева, разочарования, ревности!
«Так вот оно что! – стиснула она зубы. – Значит, Кауницу для чего-то было нужно найти этот тайник, о существовании которого не знала даже я сама, и ради этого он явился ко мне в дом, притворяясь влюбленным? Негодяй! Ради своих темных целей он осмелился даже…»
Кровь хлынула в голову бедной женщины при воспоминании о том, что еще недавно казалось ей величайшим счастьем и в чем теперь она видела наглое оскорбление.
Между тем Лахнер достал из шкафчика бумаги, подошел к столу и принялся рассматривать их. Не спуская с него злых, ревнивых глаз, Аврора думала:
«Но что это за тайник и почему он мог понадобиться Кауницу? Очевидно, Турковский знал о существовании тайника, так как я часто заставала его перед этой картиной. Но какая же связь существует между казненным Турковским и Кауницем?»
Ее мысль лихорадочно работала, глаза гневно блестели, следя за Лахнером, который нетерпеливо перебирал бумаги, жадно просматривал их содержимое и разочарованно бросал на стол. Вдруг он, видимо, нашел искомое. Его взгляд загорелся восторгом, и, схватив одну из бумажек, он принялся осыпать ее поцелуями.
«А, понимаю!» – чуть не закричала графиня.
Она вспомнила, что Турковский после ареста стремился попасть в свое прежнее помещение, что его арестовали перед этой самой картиной, вспомнила, как Турковский говорил о восстановлении чести некой дамы, в которой она подозревала ненавистную Эмилию, вспомнила, что и баронесса на суде ссылалась на какой-то документ, отыскать который не удалось. Теперь, если сопоставить все это с обвинением Феррари, утверждавшего в письме, будто Кауниц вступился за честь Эмилии тогда, когда никто не решился на это, то все становится ясным…
– Ну хорошо же! – злобно прошипела Аврора. – Ты дорого заплатишь мне за это!
Больше ей не было надобности смотреть: она увидела все, что нужно. Поэтому, выйдя из потайной каморки, Аврора прошла в спальню, порылась там в ящичке с медикаментами и, достав какой-то флакон с темной жидкостью, с злорадной улыбкой сунула его за корсаж.
Тем временем Лахнер, которому действительно удалось найти желаемый документ, спрятал его у себя за пазухой, кинул остальные документы, относившиеся к делу тайного общества «Ефросиния», обратно в тайник, закрыл его и принялся укладывать обратно на место куски паркета, что ему удалось сделать довольно сносно.
Покончив с этим, он посидел минутку в раздумье около стола, а затем быстрым движением набросал на листке бумаги ряд завитков, геометрических фигур, балок и т. п., нисколько не заботясь об их согласованности между собой. После этого, свернув бумагу, он отправился к дверям и отпер их: теперь уж ему не для чего было запираться.
Он снова задумался: ждать ли ему возвращения графини Авроры или попросту уйти не попрощавшись? Наконец он решил, что лучше уйти, так как у него есть возможность сегодня же доставить Эмилии документы, и тогда его роль будет кончена. Завтра его ждет арест, может быть, суд… Но не все ли равно? Зато Эмилия будет счастлива и покойна!
Он хотел уйти, как вдруг в дверях послышался легкий стук и показалась голова графини Пигницер.
– Ну, жестокий, – шаловливо сказала она, – можно наконец войти?
– Можно, – ответил Лахнер, стараясь изобразить на своем лице влюбленную улыбку, – я только что закончил набросок чертежа.
– Так скоро? Однако! А могу я посмотреть на это чудо?
