Риск и вопрос смерти – это важный момент. Но этот вопрос решается каждым персонально и один раз. А вот вопросы быта в ограниченном пространстве с малым количеством степеней свободы и жизни в тяжёлых условиях остаются всегда. И решать их надо постоянно. Обстрелы становятся фоном, а бои – эпизодами на фоне неказистой военной жизни.
В фильмах и книгах война, каждый бой – это приключение и что-то великое, героическое. Но я вспоминаю свои чувства, слушаю своих товарищей, кто там был… Например, «Берёза», который был на Саур-Могиле, как-то, когда мы ездили на похороны Темура, сказал: «Гонят эту хрень про героизм. Я не считаю того, что мы там делали, каким-то геройством».
И это созвучно с моими ощущениями. Ты оказался тут, потому что не мог иначе. И тут ты просто делаешь то, что должен. Потому что надо. Потому что приказ. Часто через силу, так как хочется поспать или хотя бы посидеть. Ощущения – не героические, ни разу. Скорее похоже на чувства марафонца.
Может быть потом, оглядываясь назад, ты подумаешь, да – это было круто. Но полюбить войну невозможно. Как и невозможно оставаться равнодушным, если она идёт рядом. В голову приходит образ, сыгранный Брюсом Виллисом в Die Hard. «Блин. Как меня это достало, – говорит он во время очередной заварушки и делает своё дело (правда то, как он это делает, – отдельный вопрос из области сказок)».
Возможно, сам момент принятия решения – остаться дома или поехать – является какой-то экзистенциальной вехой, как момент отделения от самолёта с парашютом. А дальше «взялся за гуж, не говори, что не дюж» – идёт проверка на прочность. И каждому жизнь отмеривает персональную порцию. Кому-то раны, кому-то смерть, кому-то плен. Но прежним не возвращается никто. ПТС – это не то, от чего надо лечить, это то, с чем надо научиться жить потом снова. Реч, конечно, о тех, кто побывал on the edge, а не трусил фуры и волонтёров (дай Бог им сил и здоровья) на блокпостах.
25 августа
Первый день выхода
Продолжение странствий…
Когда просыпался очередной раз от того, что подмёрз на свежем воздухе и затёк в позе эмбриона, я понял что уже начинает рассветать, и можно различать деревья и ветки. Подумал: «Надо бы идти, чтоб не терять время.» Будить других и строить было как-то не по чину. Но и не пришлось. Рядом тоже начали просыпаться и шевелиться люди.
Командир группы объявил пятнадцатиминутную готовность к выходу – время на попить, собраться и «сходить до ветру». Через десять минут, на ещё плохо гнувшихся ногах, я начал движение с остальными. Передо мной шли «Бродяга», за ним «Сокол». За мной – «Монах», «Лис» и «Запорожье» (тот, который Анатолий).
«Бродяга» выбирал направление и вёл нас, обходя непроходимые или, наоборот, слишком открытые места. Периодически останавливал группу, если впереди было что-то. Иногда они с «Соколом» останавливались, чтобы свериться с картой. «Сокол» доставал (или просил кого-нибудь из нас достать из его рюкзака) топографическую карту. Это была клеённая из распечатанных листочков карта, одна из трёх, доставшаяся нам от Гордийчука. Они с «Бродягой» что-то там рассматривали, прикладывали компас и совещались, пытаясь понять, где мы сейчас очутились и куда двигаться дальше.
В топографических картах я тогда разбирался слабо, поэтому в такие минуты отдыхал и наблюдал окрестности. «Лис» и «Монах» тоже обычно отдыхали молча и смотрели вокруг. Никто не договаривался, но получалось так, что мы смотрели в разные стороны, покрывая 360 градусов.
