Несколько мгновений спустя мир сотрясся от второго взрыва, который едва не оглушил всех, кто его слышал, и заставил каждого человека упасть на колени от страха и отчаяния. На этот раз башня, с которой на протяжении многих веков велось наблюдение за сухопутными подступами к городу, обрушилась так, как будто по ней стукнули сверху огромным невидимым кулаком.
Пока люди стояли на коленях и кричали, прогремел третий взрыв, и в этот раз шар размером, наверное, с быка пролетел над стеной и врезался в колокольню церкви, расположенной рядом с площадью. Несколько мгновений можно было созерцать образовавшееся в верхней части одной из стен идеально круглое отверстие, а затем вся конструкция рухнула наземь и поднялось еще одно зловещее облако из пыли и грязи.
– Ко мне! – крикнул император Константин. – Ко мне!
Отвернувшись от Джона Гранта и улетающих в небо удивительных птиц, он побежал в сторону проломов в оборонительных сооружениях города. Все остальные побежали вслед за ним, жаждая побыстрее пролить кровь нечестивых турок.
41
Находясь на расстоянии одной мили от императора и нескольких сотен ярдов от городской стены, Мехмед стоял с раскрытым от испуга ртом рядом со своим главным оружейником. Вокруг них вился дым, оставшийся после выстрелов.
На подготовку к этим первым выстрелам из его артиллерийских орудий ушло несколько недель. Бригады, которым было поручено доставить эти орудия из Эдирне к стенам Константинополя, могли двигаться со скоростью не более одной-двух миль в день. Их продвижение чем-то напоминало лаву из извергающегося вулкана, которая ползет медленно, но которую невозможно остановить. Мехмед время от времени ехал рядом с ними верхом, то подбадривая их, то ругая. Люди и животные стонали от напряжения, которое им приходилось испытывать при транспортировке огромных цилиндров из бронзы и латуни, и когда султан пытался чем-то прельстить или напугать этих людей, ему приходилось орать, чтобы заглушить шум, производимый при передвижении артиллерийских орудий.
Первые из его воинов добрались до стен города за много дней до прибытия артиллерийских орудий, и уже от одного их вида, как докладывали Мехмеду, сердца обитателей Константинополя наполнились страхом. Они знали, что Мехмед, призвав всех желающих взять в руки оружие и поучаствовать в затеянном им походе, собрал войско, насчитывающее не одну сотню тысяч людей, явившихся изо всех уголков его империи.
Большинство из его закаленных бойцов составляли сипахи[32] – выходцы из знатных семей, выросшие в седле и умеющие сражаться с помощью лука со стрелами и копья. Они были его ударной силой и представляли собой достойных потомков кочевников, которые когда-то давным-давно прибыли сюда из пустынных районов и которые так умело владели искусством верховой езды и оружием, что о них слагались легенды. Если пехотинцы шли в атаку единой сплоченной массой в центре поля боя, то кавалеристы располагались полукругом позади и с флангов пехоты. Они подгоняли пехотинцев, наказывали тех из них, кто замешкался, совершали внезапные и молниеносные нападения на неподвижного противника или кружили, неумолимо надвигаясь на него, словно рой пчел.
Воин-сипах занимал в османском обществе примерно такое положение, какое занимал в христианских странах рыцарь-крестоносец, и сражался он, в первую очередь, ради собственной чести. Каждый воин-сипах получал от султана землю и в соответствии с площадью полученной земли должен был оснастить и обучить за свой счет определенное число воинов. Эти воины, получающие от него оружие и доспехи, были обычно его родственниками, и поэтому они сражались не только в силу своего верноподданнического долга перед султаном, но и в силу своей преданности обеспечивающему их родственнику.
Ближе всего к Мехмеду, однако, были его янычары – несколько тысяч отборных пехотинцев, которым доверяли оберегать его собственную жизнь и жизни тех, кем султан дорожил больше всего. Эти профессиональные воины, родившись в христианских семьях, еще в раннем детстве волею случая оказывались в плену у турок и воспитывались ими, как мусульмане. Они жили обособленно от других людей и считались едва ли не святыми в силу их особого предназначения. Они сражались и умирали как отдельная, отличная от всех остальных категория людей.
Впрочем, больше всего ужаса в сердца противников турок вселяло неисчислимое, казалось, множество ретивых добровольцев, которые стремились примкнуть к профессиональным воинам. Да и кто, в общем-то, смог бы выстоять против такой неугомонной массы мужчин и юношей, вооруженных своими обычными орудиями труда и мотивируемых лишь страстным порывом и религиозной верой? Уж, конечно, не жители тех немногих христианских поселений, которые все еще существовали за пределами стен Константинополя. Почти все из тех, кто проживал в городах и деревнях, расположенных на побережье Черного и Мраморного морей, или в пригородах Константинополя, были отправлены на тот свет наступающим авангардом турецкого войска. В живых удалось остаться лишь жителям тех городов, стены которых сумели выдержать натиск турецкой орды. Если такие города оказывали упорное сопротивление, наступающие турецкие отряды теряли к ним интерес и шли дальше в поисках более легкой добычи.
Мехмед рассчитал наступление своего войска так, чтобы гребень этой волны из людей обрушился на стену Феодосия на рассвете Пасхального воскресенья. Султан знал, что христиане, собравшись в своих церквях и у своих гробниц, будут чувствовать себя особенно защищенными в силу начала их самой святой недели года. Что бы ни обрушилось на них в последующие дни, всемогущий Бог и мать Его сына наверняка защитят их за молитвы и религиозное рвение в такое особенное время, разве не так? Тем не менее вопреки всем громогласным воззваниям к самым священным иконам и к самому Богу, восседающему на небесах над ними, вопреки звону сотен колоколов и целым облакам ладана, турки явились к ним на порог как раз в годовщину воскресения Христа. Вместо обещанного Христом спасения жители Константинополя увидели целый город из шатров, разбитых злобными врагами, которые
