ходу плечи, слегка выгнула спину и, чуть-чуть замедлив шаг, стала уделять больше внимания движениям своих бедер.
Сопровождающая ее женщина подошла к узкой деревянной двери, которая, как вспомнила Ямина, вела в дальнюю часть огромного тронного зала, а именно в пространство за помостом, на котором стоял трон. Она открыла эту дверь и отступила в сторону, чтобы Ямина прошла внутрь одна.
Ямина услышала, как эхо ее шагов устремляется, словно стайка перепуганных птичек, к куполообразному потолку. Она увидела перед собой трон, конструкция которого всегда казалась ей дурацкой. Вокруг обитых роскошной материей сиденья и спинки находились четыре каменных столба с замысловатой резьбой. На вершине этих столбов, поддерживая купол из полированной бронзы, который был своего рода крышей для трона и при этом подчеркивал имперское величие того, кто на этом троне сидел, виднелись четыре голубки, вырезанные из белого мрамора. Из всех шикарных украшений, которые все еще имелись во дворце, то есть тех, которые не были разграблены крестоносцами, захватившими город два с половиной столетия назад, этот трон всегда казался Ямине самым нелепым.
Однако сейчас он пустовал, и она огляделась по сторонам, пытаясь увидеть каких-нибудь людей. Не обнаружив никого, она обошла трон и пошла вглубь этого огромного помещения, пока не оказалась в самом его центре.
Так никого и не увидев, она подумала, что все это очень странно. Игры в прятки не входили в перечень прихотей Елены, да и император вряд ли отложил бы свои дела, связанные с обороной города, чтобы заняться таким вот озорством. Она уже почти убедила саму себя, что это было делом рук придворной дамы, когда вдруг услышала тяжелый скрип закрывающейся двери – той самой двери, через которую она зашла в тронный зал несколько минут назад.
Испуганно вздрогнув от этого звука – и от эха, которым отразился этот звук от стен огромного тронного зала, – она повернулась туда, откуда он донесся.
Перед троном, кажущийся малюсеньким на фоне такого огромного помещения, но тем не менее легко узнаваемый даже на большом расстоянии, стоял облаченный в белоснежные и позолоченные одежды и увенчанный украшенной драгоценными камнями и поблескивающей короной, не кто иной, как Коста.
47
В воздухе чувствовался сильный запах крови. Мехмед, против своего обыкновения, лично присутствовал при казнях. Они уже, впрочем, закончились, и он уселся спиной к месту кровавой резни, все еще терзаясь гневом.
Что же теперь делать? Что нужно предпринять?
Никто из людей, стоящих перед султаном, не осмелился бы открыть рот до того, как что-нибудь скажет он сам, и поэтому они ждали, стараясь не встречаться с ним взглядом. Какая же огромная разница оказалась между событиями всего только одного дня и одной ночи!
Еще двадцать четыре часа назад атмосфера вокруг Мехмеда была полна радостного волнения и надежды. После более чем одной недели беспрестанного обстрела результаты были, как говорится, налицо: стены города, да и вообще весь город, казалось, дрожали, издавая глубокий звук, чем-то похожий на звук колокола, по которому ударили. Турецкие артиллеристы так хорошо приноровились в своей стрельбе, что смогли сосредоточить огонь на той части внешней стены, которая находилась прямо перед шатрами самого Мехмеда. В течение этой недели султан частенько стоял возле самых больших артиллерийских орудий – самых «толстых» из «детищ» Орбана, – когда те выстреливали своими смертоносными каменными ядрами.
Однако после третьего дня обстрела Орбан подбежал к бомбарде и отогнал в сторону людей, ливших по его указанию оливковое масло на ствол, чтобы охладить его. Он внимательно посмотрел на металл, который был очень-очень горячим – не прикоснуться! – и поднес ладони к его дымящейся поверхности так близко, как только смог. Затем он с необычайно встревоженным видом подбежал к султану.
– Мы должны дать ему остыть, – сказал он, говоря о стволе так, как говорил бы отец, переживающий о благополучии своего любимого сына. – А пока что мы будем стрелять только из остальных бомбард – до завтрашнего дня, хорошо?
Вдруг осознав, что, говоря сейчас с султаном, он скорее распоряжается, чем получает распоряжения, Орбан, поспешно сменив интонацию, превратил свою последнюю фразу в вопрос.
Даже не посмотрев на своего оружейника, Мехмед отрицательно покачал головой.
– Стены Иерихона, говорил ты. Ты обещал мне, что это твое орудие повалило бы даже стены Иерихона. Поэтому пробей мне дорогу через стену Феодосия.
Поставленный на место таким ответом, венгр поспешил к своему шедевру и лично проконтролировал загрузку в него еще одного ядра, изготовленного из серого камня и, пожалуй, не уступавшего по размерам свернувшемуся калачиком медведю. Когда все было готово, Орбан снова приблизился к султану и попросил его хотя бы отойти на безопасное расстояние, но Мехмед остался стоять там, где и стоял, как будто он не услышал слов своего оружейника.
Был отдан приказ произвести выстрел, и молодой артиллерист, голый по пояс и обливающийся потом, поднес на длинной палке фитиль к отверстию в задней части ствола. Ствол с оглушительным грохотом дернулся и раскололся во время выстрела на дюжину кусков, которые разлетелись во всех направлениях. Почти все те, кого не убили и не поранили эти куски темно-красного металла, были сбиты с ног ударной волной. На несколько секунд воцарилось ошеломленное молчание, а затем те, кто остался в живых, с трудом поднялись на ноги, чувствуя, как звенит в ушах и как бешено колотятся сердца.
