— Просто, сеньор кабальеро! Очень просто… Сказал, что я женюсь, посоветовал ей найти другого новио…
— И она ничего?
— Ничего… Посмотрела только на меня… Но как посмотрела! Лучше б мне никогда этого взгляда не видеть…
— Вы боитесь?.. Что же она вам может сделать?
— Quien sabe!..[15] — и дон Пачеко, опустив на глаза свое сомбреро, замолчал с таким видом, что исключалась всякая возможность дальнейших объяснений. Мне оставалось только пожать плечами и тоже замолчать.
Лес становился гуще, а тропинка суживалась с каждым шагом… Теплый, немного сыроватый воздух был пропитан спиртуозным запахом гниющих на земле плодов, — запахом иногда настолько сильным, что он щекотал ноздри, как нюхательный табак. Заинтересованный этим странным ароматом, я спрыгнул с лошади и поднял один апельсин, но съесть его не смог, так как мясо оказалось кислогорьким, а кожура выделяла ядовитый, разъедающий сок, благодаря которому губы мои распухли, и в них начался невыносимый зуд. Но дон Пачеко все молчал и только один раз, когда я уже с отчаянием тер свой рот ладонью, он с неподражаемой вежливостью выразил сожаление о том, что не заметил моего рискованного опыта и потому не предупредил о его последствиях. Я, разумеется, поблагодарил, а затем мы уже не заговаривали друг с другом, пока, через час после захода солнца, не остановились перед воротами асиенды дона Педро Лопеса, отца прелестной Хуанниты.
— Ave Maria! — закричал насколько мог громко дон Пачеко, ударяя молотком в массивные ворота.
— Purissima у sin peccado concibida![16] — последовал ответ, за которым открылась маленькая форточка, и оттуда выглянула какая-то физиономия с начавшими уже седеть усами. — Кто тут?.. А, это вы, дон Пачеко! A los pies de Usted… Сейчас открою…
Оконце захлопнулось, послышались шаги, лязг отодвигаемых запоров, и ворота со скрипом распахнулись, пропустив нас вовнутрь ограды. Несмотря на сгустившиеся сумерки, мне удалось окинуть беглым взглядом всю усадьбу, пока мы галопом подходили к веранде главного дома, совсем похожего на дворец или, вернее, на средневековый замок, хотя он и был построен всего в один этаж. Впрочем, я и не ожидал увидеть ничего иного, так как успел уже привыкнуть к общему типу домов богатых парагвайцев: это обыкновенно очень солидно, очень крепко построенные, с толстыми стенами, с небольшими и редкими окнами, часто очень обширные квадраты, заключающие внутри себя дворы-patio, обнесенные галереями под навесами, покоящимися на толстых колоннах или массивных арках.
На пороге нас встретил сам дон Педро вместе со своей супругой и невестой моего приятеля. На почтительном отдалении позади них виднелись несколько пеонов с фонарями, бросавшими неуверенный красноватый свет куда-то в глубину темного двора. Мы поздоровались, причем меня встретили так, как будто бы я был старинным другом всей семьи, а затем все очутились в обширном «комидоре» за коричневым столом, из какого-то местного дерева, на котором нас давно уже ждал ужин с неизбежным мате во главе.
Завязался общий разговор; в светлой комнате повеяло ароматом местных сигар, а дон Пачеко, казалось, совсем забыл свои сомнения и так смотрел на Хуанниту, что вчуже делалось завидно.
На следующее утро я проснулся слишком рано, и так как в доме все еще спали, то мне захотелось воспользоваться этим временем, чтобы подробней осмотреть усадьбу дона Педро. Я встал; стараясь не шуметь, оделся и благополучно выбрался из своей комнаты…
— Buenos dias, senor! — раздалось у меня за спиной, как только я сошел с веранды. — Сото esta Usted?
Оказывается — вчерашний обладатель седеющих усов, разговаривавший с нами через бойницу в воротах. Молчать нельзя: невежливо.
— Mil gracias, senor!..
— Senor estranjero[17] рано встает… Сеньору не угодно ли осмотреть наше хозяйство?.. Мариано вам покажет… Это я, сеньор, — добавил он, предупреждая мою попытку отыскать глазами названное им лицо. — Я майордомо Мариано Рокадо…
Оставалось только поблагодарить обязательного сеньора и воспользоваться его услугами, что я и поспешил сделать. Мы осмотрели с ним конюшни, табачный склад, винокурню и погреба; собирались, кажется, заняться машиной для размельчения мате, но тут мое внимание привлек какой-то странный звук, точно медленное хлопанье в ладоши.
— Вы слышите?.. Что это такое, Мариано?
— Lavanderas, senor!.. Там, за стеной, маленькая речка, даже — ручеек, и прачки сегодня полощут в нем белье… У вас на родине это делают не так?
— Должно быть, так, но я все-таки хотел бы посмотреть, можно?
— Concedame Usted esta gracia!..[18]
С этими словами он повел меня к маленькой калитке, по мере приближение к которой звук медленных ударов становился все ясней.
Заскрипели ржавые завесы, — и я поневоле должен был залюбоваться. На дне неглубокого оврага струилась маленькая речка. Спокойная и чистая вода ее настолько была прозрачна, что совершенно ясно виднелся сквозь нее белый песок на глубине сажени. Огромные, с изумрудно-яркой зеленью деревья окаймляли ее излучистые берега. На этой стороне, где широколистные водяные папоротники и камыши вдруг расступались, образовывая ничем не
