заглушили на несколько мгновений какофонию дона Игнасио. Началась упорная, ожесточенная борьба между гитарой и мандолиной, а звуковые последствия ее превратились в что-то неслыханное, невообразимое…
Рассвирепевшая гадина в безумной ярости металась из стороны в сторону, по временам почти касаясь то моих ног, то ног Розиты.
Каждое мгновение могло стать роковым…
Но вот лицо несчастной девушки покрылось смертельной бледностью, пальцы ее уже взяли несколько неверных аккордов на гитаре… Еще немного — и она, продолжая сидеть в кресле, лишилась чувств.
— Погиб! — молнией мелькнула у меня мысль.
Но еще быстрее ее прогремел из-за спины у меня выстрел, и кобра, с расплющенной головой, тяжело шлепнулась на пол.
Лицо дона Хулио склонилось надо мной, и я потерял сознание…
Несколько месяцев тому назад, с последним письмом из Уругвая, я получил известие о том, что исчезнувший было дон Игнасио опять появился в Коретибе, и снова ходят слухи о его женитьбе на донне Мануэле…
Розита, воспользовавшаяся отсутствием своего аргуса, давно уж вышла замуж и живет где-то к северу от Рио.
«ГАРПАГОН» ИЗ КОРЕТИБЫ
Выдался прекрасный нежаркий день, когда я весной, кажется, в начале ноября, вместе со своим приятелем Пачеко выехал из городка Manzanas, направляясь в rancho какого-то senor’a, соблаговолившего недавно умереть, оставив все свое движимое и недвижимое моему спутнику, приходившемуся ему чем-то вроде внучатого племянника.
Меня, разумеется, далеко не так интересовал ввод во владение достойного капитана уругвайской армии, — мой друг, действительно, носил этот красивый, хотя и слишком опереточный мундир, — как то обстоятельство, что я во время поездки успею поближе ознакомиться с особенностями этой, даже с местной точки зрения, отдаленной провинции. Ведь еще каких-нибудь двадцать-тридцать лет тому назад почти все были убеждены, что Патагония и южная часть Аргентинской пампы — не что иное, как сплошная каменистая пустыня, не только холодная и суровая, но даже лишенная всяких признаков пресной воды. Mais tout est bien qui finit bien, — и когда, с легкой руки генерала Рока, спекуляторы и авантюристы-торгаши поглубже заглянули в заповедную землю, то здесь их ждала весьма приятного свойства неожиданность: соленые реки, и озера, и каменистые пустыни, положим, оказались, но рядом с ними открыты были и реки с пресной водой, а по берегам их, особенно у подножий Кордильер, огромные и богатейшие плодородные пространства. Здесь же, на берегах озера Nahuel Huapi, известного до этих пор только понаслышке, к вящему изумлению завоевателей, оказались и оседлые дикари, возделывавшие земли среди огромных лесов яблонь, слив и других деревьев, которые мы привыкли считать неотъемлемой собственностью средней Европы. Нашли также, что из озера вытекает большая река, Рио Негро, и тогда основали здесь теперешний городок «Manzanas»[24].
Подобного рода открытие не могло, разумеется, не дать нового толчка и эмиграции, и спекуляции, но взволновавшиеся воды давно уж успокоились, и теперь невыразимо хорош, с окружающих его холмов, этот «яблочный город», точно утонувший в молочном облаке распустившихся и благоухающих садов.
Однако, любоваться им на этот раз я не имел возможности, — как и всегда, бочонок меда был испорчен ложкой дегтя, который, для меня лично, символизировался нашим экипажем…
Это был общебразильский «троль», архитектурная идея которого одинакова с идеей, породившей наш тарантас, но для меня оставалось непонятным, каких ради причин это произведение португальской изобретательности перенеслось за тридевять земель, сюда, в самую глушь аргентинской пампы?.. Тем более, что особенными удобствами он отличаться не может по самой своей природе, — представьте себе длинные дроги на четырех колесах, и посредине этих дрог ящик с двумя лавочками, но только все это в миниатюрном и гораздо более примитивном виде, чем у нас. Колеса низенькие, дроги из двух широких, почти негнущихся досок, а ящик, тоже деревянный, маленький и без всякого намека на спинку или что-нибудь иное в этом роде. Если ваша фантазия преодолела все трудности такого построения, то теперь вы можете себе представить всю муку путешествия в этом, с позволения сказать, экипаже. Положим, несколькими часами позже, когда мы начали карабкаться по возмутительным дорогам предгорий Кордильер, я стал иного мнения о троле, но пока что возмущался им до глубины души и поражался стоицизму моего Пачеко, который, уткнувшись подбородком в согнутые колени, заунывно выводил:
