Иронический роман Джейн посвящает своей кузине Элайзе. Эта дама сыграла большую роль в жизни семейства Остинов. Она на 14 лет старше Джейн, уже замужем, имеет сына, но ведет весьма свободную жизнь. Ее муж – французский офицер, гасконский красавец, сомнительный граф, – будучи на много лет старше, сидит в поместье на юге Франции и разоряет семью, занимаясь осушением болот подаренного королем обширного имения. Граф так ни разу не появился в Англии, во время великой французской революции его арестовали, и гильотина оборвала его жизнь. Оставшись вдовой, прекрасная Элайза, с умеренным, но собственным капиталом, стала соблазном для братьев Остин, двое делали ей предложение, не смущаясь довольно большой разницей в возрасте, но она отказала обоим. Впрочем, спустя несколько лет все же благосклонно согласилась принять руку Генри, самого обаятельного и легкомысленного из братьев. Но все это случится позже, а в юности Элайза, в чьем прошлом было столько же романтической неопределенности, как у героинь иных романов, возбуждала фантазию юной Джейн и вызывала ее восхищение.
Мать Элайзы, сестра отца Джейн Остин, будучи бесприданницей, вынуждена была уехать искать жениха в Индии: так поступали тогда многие бедные девицы, поскольку в колониях джентльменов оказалось много больше, чем невест, так что шансы были у всех. Выйти замуж ей удалось, но в этом браке детей долго не было, а когда появилась дочь, общественное мнение связало ее рождение не с официальным супругом миссис Хэнкок, а его молодым и состоятельным приятелем. Как бы там ни было, но миссис Хэнкок с дочерью, под предлогом того, что ребенку вреден климат колоний, вскоре поселилась в Лондоне, а потом переехала во Францию, очевидно по совету родственников, обеспокоенных досужими разговорами о неизвестно откуда взявшемся приличном состоянии у ребенка столь небогатых родителей. Во Франции мать и подраставшая дочь вращались в высшем свете, имели доступ ко двору, видели Марию-Антуанетту, о чем Элайза подробно рассказывала провинциальной британской родне в многочисленных письмах.
Джейн и Элайза оставались близки до самой смерти последней в 1813 году. И кстати, именно деньгами Элайзы, с ее охотного согласия, Генри оплатил первое издание «Чувства и чувствительности» в 1811 году.
Помимо кузины Элайзы горячую любовь Джейн питала к своей сестре Кассандре. С раннего детства она была готова всюду следовать за ней, мать девочек шутила: «Если Кассандре соберутся отсечь голову, то Джейн подставит и свою». Судьбы их оказались схожи, обе не вышли замуж, остались жить с родителями, а когда отец умер, жили с матерью на попечении братьев. Племянница Анна позже вспоминала: «Их сестринская привязанность друг к другу была необычайно сильной… Их верность никогда не прерывалась и не ослабевала. Они жили в одном доме, делили одну спальню до тех пор, пока их не разлучила смерть… У Кассандры характер был немного холоднее и спокойнее; она всегда подчинялась разуму, но не было в ней тех чувств и того солнечного тепла, которыми обладала Джейн».
Потерявшая жениха в юности Кассандра была образцом благопристойности, в то время как ироничная Джейн увлекалась, но чувства влекли ее не к авантюрам, а к литературе. Чувствительность и чувство, разум и импульсивная порывистость, рассудок и увлечение – круг проблем, над которыми, надо думать, охотно размышляли в юности девицы в своем кругу. Эти разговоры оформились в роман, который позже принесет своему автору первую известность. Роман о двух сестрах, старшей – разумной, тактичной и умеренной Элинор, и младшей – вдохновенно-порывистой, чувствительной Марианне.
В традициях дидактической литературы XVIII века история про сестер, наделенных столь разными характерами, – это прежде всего риторический диспут на тему, что предпочтительней: сохранять ли сдержанность и здравый смысл или отдаваться на волю искренних порывов? Проблема вовсе не праздная, а вполне тогда актуальная. Это сегодня нам кажется, что в романе все очевидно, во всяком случае, и сериалы, и фильм трактуют события однозначно: главной героиней является Элинор, ее серьезные чувства к Эдварду заслуживают награды в виде счастливого замужества, в то время как Марианна с ее романтическими порывами и художественными талантами справедливо пострадала за несдержанность и легкомыслие. Но когда Остин писала роман, все было далеко не так ясно.
Благоразумие и сдержанность были общепризнанными добродетелями, в защиту которых не стоило копья ломать, в то время как способность отдаваться чувству для женщины казалась новой и смелой. Именно ее отстаивали модернисты начала XIX века, модные романтические писатели, именами которых пестрит сочинение Джейн Остин. Один их них, Вальтер Скотт, например, свою первую, довольно сдержанную статью о Джейн Остин закончил панегириком романтической любви в противовес расчетливой осмотрительности, которую он усматривал в некоторых ее героинях. (Реалистическую точность литературного стиля Остин он оценит значительно позже.)
Именно отсутствие чувства ставит в вину Остин ее младшая современница, неистовая Шарлотта Бронте. Для нее, поклонницы Байрона и Вальтера Скотта, в чьих произведениях жизнь играет человеком со всей непредсказуемостью романтического рока, мелкие проблемы сельских барышень казались слишком чинными, буржуазными, добропорядочными. Прочитав более поздний роман Остин «Эмма», Бронте заключила, что Джейн «совершенно неведомы страсти… и даже чувства представляются ей лишь случайными родственниками, вежливыми, но недалекими, слишком частое общение с которыми не пойдет на пользу ее безупречной репутации».
Впрочем, если читать «Чувство и чувствительность» внимательно, ясно, что Джейн Остин вовсе не однозначно решает вопрос в пользу разума. Характер Марианны ее скорее пленяет, хотя она и видит всю опасность для девушки в склонности к свободному изъявлению чувств, недаром вкладывает в уста своей героини горестные слова: «Я была слишком непринужденной, слишком откровенной, слишком счастливой! Я погрешила против всех светских правил. Я была искренней и чистосердечной, а не сдержанной, банальной, скучной и лицемерной». Да и мнение другого героя романа, полковника Брэндона, стоит выслушать: «И все же в предубеждениях юного ума есть особая прелесть, и невольно сожалеешь, когда они уступают место мнениям более
