Я ничего не могла понять. Голова шла кругом, но я молчала, не произнесла ни звука. Бог мой, меня даже стало трясти. Невозможно поверить! Старинный ящик, с неповторимым духом, с отделением для чернильницы и гусиных перьев, наклонной крышкой для письма, с неисчислимым, как мне показалось, количеством секретных отсеков для всяких безделушек, затейливый, таинственный, безупречный по пропорциям, разборный. Идеальный по форме, словно древняя пирамида. Ящик из Котора — настоящее чудо! Упавший с неба, переживший кораблекрушение, штормы, переходивший из рук в руки, попавший, наконец, к нам и вот: «Он нам не нужен!»
Он должен быть нашим, по божественной, высшей справедливости попавший к писателям, если нам суждено идти этим путем… Роскошный подарок от Бока-Которской бухты. Невозможно представить, что я не смогу держать его в руках.
К номер мы вернулись в молчании, неожиданно ощутив усталость каждой косточкой, каждой клеточкой тела… Снаружи бушевала буря, сломанная балконная дверь была открыта, несмотря на то, что, уходя, мы подперли ее стулом, шторы плясали в воздухе, словно две мокрых змеи… Постельные принадлежности впитали сырость и теперь выглядели как мокрые крабы…
Началась ночь бесконечных уговоров. Дуэль литераторов и супругов.
ОНА. Почему, скажи на милость, ты так ответил?
ОН. Это же ловушка!
ОНА. О, какая ловушка, ты видишь, с нами опять происходит то же самое…
ОН. Что бы ни случилось, мы не можем увезти ящик из Котора. Кто угодно, но не мы…
ОНА. А как же «историческая» справедливость?.. Этот тип продаст ящик кому-то другому, и он останется в Которе. А ведь должен принадлежать нам согласно переходящему праву собственности, он заменил бы «мой» стол из Котора, я могу назвать еще тысячу причин, по которым он должен стать нашим. О, мой бог… Почему же так сложно понять…
ОН. О, я отлично понимаю, и ты это знаешь. Я понимаю все лучше тебя, именно поэтому ящик не должен стать нашим…
ОНА. Что за упорство! Мазохизм, садизм и… Мне продолжать?
ОН. Нет и нет!
Его «нет» было железобетонным, казалось, единственный выход из лабиринта закрыли навсегда.
Мы сидели в полной тишине. Я начала всхлипывать, затем заплакала в голос, безутешно, с надрывом, с моими слезами не мог сравниться даже дождь Котора. Я легла на влажную кровать, и подушка стала совсем мокрой от моих слез.
— Что, если мы купим его и подарим Морскому музею? Ящик останется в Которе, а мы сможем время от времени им любоваться… — Между всхлипываниями прокралась надежда.
— Ящик — не щенок, а Котор — не зоопарк…
— Ах, в любом случае уже поздно. — Я вытерла слезы. — Бедного Гавро за завтраком мы уже не увидим. Его смена закончится. Все закончится. Навсегда…
— Почему «бедный» Гавро? Это мы бедные! Ты можешь радоваться, что хотя бы увидела этот ящик.
Я зарыдала еще сильнее.
— Мне не удалось даже толком его рассмотреть, я была так взволнована. Гавро, наверное, уже уехал, он работает по неделям, и в воскресенье его смена заканчивается. Почему мы даже не узнали номер его телефона, адрес, фамилию, наконец!
— Кто знает, может, ничего этого не существует.
— Знаешь что, я с тобой разведусь!
Ночь я провела без сна, в слезах и полубреду, меня переполняли чувства и страх поверить в то, что уже ничего не изменится. В полудреме я мысленно искала «свой» стол в Которе, пыталась дотянуться до него будто сквозь множество зеркал, но видела лишь, как складываются в разные композиции потертые доски, превращаясь в отделения для колец и монет. Те самые, которые показывал Гавро, открывая ящик. А потом перед глазами вставал самый загадочный предмет, скрытый в глубине чрева деревянного короба…
— Я так никогда и не узнаю все его тайны… А ведь туда прекрасно бы поместились мои кольца. Он был бы моей шкатулкой, несмотря на то что всегда принадлежал мужчинам, капитану, плавал на корабле. — Я пыталась себя успокоить тем, что владельцу определять, какого пола будет предмет и в каком качестве будет служить. Вместо подзорной трубы — ожерелье, вместо компаса — браслеты, размышляла я. — Карты сменил бы мой дневник, своего рода путеводитель по жизни. Я получила ожерелье-четки на один вечер, как Золушка. И теперь осталась без украшения и без ящика, и все потому, что они принадлежат миру мужчин… Сейчас, когда я вновь вспоминаю о ящике… — продолжала я, — ведь он все же создан для письма, у него наклонная крышка, чернильница… а в одном из отделений вполне можно хранить пистолет… Какого он рода? Женского или мужского? Он мой или М.? Рассказ о Которе мы писали вместе, мы оба любим город, он живет в нашем воображении. Получается, «Две истории из Котора» — андрогин, и ящик можно считать таким же. И предназначен он для двух вещей: письма и хранения колец. Моя проблема благополучно разрешилась.
«Но ведь и ты литератор», — вступил мой внутренний голос.
Напоминание меня смутило. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, я не ответила себе на вопрос: действительно ли я писатель? У меня всегда были