социализма!» Думаю, неприятие нашего «антиперестроечного» сценария шло если не от него самого, то от его ближнего круга. Ведь зарубить фильм, освященный именем Габриловича, Героя Соцтруда и бесчисленных госпремий, можно только с высочайшего согласия. Таковы были тогдашние правила игры. Да и сегодняшние тоже. А чего собственно испугались-то? Неужели одна кинолента могло изменить ситуацию в стране, переломить настроения, повернуть вспять историю? Теперь в это трудно поверить. Нынче даже премьера, превращенная мощным пиар-прессингом в событие века, проходит по стране косым дождем. Но тогда все было иначе. Помните, какими морально-политическими бурями стали ленты: «Маленькая Вера», «Россия, которую мы потеряли», «Так жить нельзя», «Покаяние», «Легко ли быть молодым»? Да и снежкинское «ЧП районного масштаба», к которому приложил руку автор этих строк. Именно литература и искусство помогли свернуть на антисоветскую сторону многим доверчивым мозгам. Это были мощнейшие «антисоветики» (по аналогии с антибиотиками), убивавшие в сердцах все социалистическое.
Напомню: к 1987-му у людей стали появляться вопросы к новому курсу. Точнее других сформулировал недоумение писатель-фронтовик Юрий Бондарев, сказавший с высокой трибуны, что страна похожа на самолет, который взлететь-то взлетел, а куда садиться не знает. Как же набросилась на него передовая свора! А какие битвы велись вокруг письма скромной ленинградской преподавательницы Нины Андреевой! Его опубликовали в «Советской России» под заголовком «Не могу поступаться принципами!» Стольких проклятий не удостаивалась даже Фанни Каплан, стрелявшая в Ильича. Ведь сознание советского человека воспринимало критику, допущенную на газетную полосу, экран телевизора или кинотеатра, на театральную сцену или в радиоэфир, как отчетливый призыв бороться и одолеть негативные тенденции жизни. Именно так осуществлялась в нашем однопартийном обществе обратная связь. Появление в этой атмосфере сгущающегося недоумения и недовольства Горбачевым антиперестроечного фильма, в создании которого принял участие живой классик советского кино Габрилович, а главную роль сыграла всенародная любимица Ирина Муравьева – могло бы стать щелчком детонатора. Но могло и не стать… История капризна, как женщина.
Если бы фильм «запустили в производство» по утвержденному плану в 87-м, на экраны он вышел бы как раз к концу 88-го, в переломный момент, когда уже многие были готовы сказать Горбачеву: «До свиданья, наш ласковый Миша, возвращайся в свой сказочный лес!» Именно в этом году мы проскочил точку невозврата. А могли ведь остановиться, свернуть и пойти, скажем, «китайским путем» обновления без самопогрома. Лично я ради эволюционной модернизации еще лет десять посидел бы на скучнейших партсобраниях, повторяя детскую риторику, разработанную партией для простодушных рабфакофев 20-х годов. Но многим уже хотелось «делать историю», им нравилась стремительная «собчачизация» общественной жизни с трибунными истериками и призывами в не просчитанные дали. Да и рубль, сорвавшись с цепи «безнала», делал свое дело. «Корейки» уже вылезали из подполья, пилили свои золотые гири и вступали, пока закулисно, в большую политическую игру. Не сомневаюсь, отмашку на закрытие «Неуправляемой», как, впрочем, и других антиперестроечных поползновений, дали те, кто хотел, чтобы точку невозврата страна прошла, не заметив. Так и случилось. И хороши бы мы были, послав жалобное письмо Яковлеву. Марионетки жалуются кукловоду на то, что кто-то дергает их за нитки. А недовольных марионеток, как известно, складывают в сундук.
О мудрый, печальный, старый Габр! Кажется, то был его последний порыв. Во всяком случае, до его смерти, а прожил он еще шесть лет, похоронив сына, я ничего о его новых работах не слышал. Леонид Эйдлин страшно переживал крах нашего сценария, впал в депрессию, но, кажется, так и не догадался об истинных причинах неудачи, считая это результатом интриг Марягина и Скуйбиной при пассивной снисходительности Наумова. Года через четыре я написал кинокомедию «Мама в строю», специально под Эйдлина и Ирину Муравьеву, но снова как-то не сложилось. Бывают творческие союзы, над которыми, тяготеет злой рок. Потом мы общались, встречались накоротке. Незадолго до смерти Леонид позвонил мне и между прочим молвил: «А ведь если бы я все-таки тогда снял нашу «Неуправляемую» с Муравьевой в главной роли, вся моя жизнь сложилась бы совсем по-другому!» «Возможно, и не только твоя, Леня!» – подумал я, но промолчал.
В середине 1990-х я попал на какое-то сборище творческой интеллигенции чуть ли не в Колонном зале. Мы сидели вместе с журналистом Леонидом Павлючиком, служившим тогда в газете «Труд» и не заболевшим еще рецидивирующим либерализмом. Около нас было свободное место. Когда в проходе появился раздобревший Марягин, журналист замахал руками, мол, иди к нам! Тот кивнул и понес живот в нашу сторону.
– Богатым будешь – между двумя Леонидами сидишь, – сказал мне Павлючик. – А вы не знакомы?
– Нет, – ответил Марягин.
– Очень даже знакомы! – возразил я.
– Разве? – режиссер приподнял инфернальную бровь. – Откуда?
– А помните, как вы зарубили на Мосфильме сценарий, который мы написали с Габриловичем и Эйдлиным?
– Да, что-то такое случалось… Но ведь это же был крайне неинтеллигентный сценарий!
Жаль, что теперь в анкетах нет графы «социальное происхождение». С каким бы удовольствием я написал «из рабочих!» и свернул набок мефистофельский нос Марягина. Но годы, проведенные в творческой среде, смягчили мой нрав, облагородив манеры мальчика из заводского общежития, и я лишь горько усмехнулся в ответ…
Не раз и не два я пытался разыскать тот сценарий в своих бумагах. Безрезультатно. Спрашивал у Эйдлина, но и он тоже не смог найти. Когда к 60-летию я предпринял генеральную ревизию моего архива, то обнаружил лишь десятка два страничек, оставшихся от разных вариантов. Однако жизнь полна
