l:href="#c_32" type="note">{32}. На самом деле в день убийства Франца Фердинанда Распутин находился еще в Петербурге и репортеру «Биржевых новостей», просившему прокомментировать это событие, отвечал:
«Что тут, братец, может сказать Григорий Ефимович? Убили уж, ау. Назад-то не вернешь, хоть плачь, хоть вой. Что хочешь делай, а конец-то один. Судьба такова… А вот английским гостям, бывшим в Петербурге, нельзя не порадоваться. Доброе предзнаменование [для них]. Думаю своим мужицким умом, что это дело большое – начало дружбы с Россией, с английскими народами. Союз, голубчик, Англии с Россией, да еще находящейся в дружбе с Францией, – это не фунт изюма, а грозная сила, право, хорошо»{33}.
Но и Распутина одолевала тревога. Итальянскому журналисту он сказал: «Да, говорят, война будет, они затевают, но, Бог даст, войны не будет, я об этом позабочусь»{34}. Первого июля газета «День» опубликовала статью Владимира Бонч-Бруевича, специалиста по русским сектантам, члена партии большевиков и будущего секретаря Ленина, под заголовком «Распутин»:
«"Тебе хорошо говорить-то, – как-то разносил он, полный действительного гнева, особу с большим положением, – тебя убьют, там похоронят под музыку, газеты во-о какие похвалы напишут, а вдове твоей сейчас тридцать тысяч пенсии, а детей твоих замуж за князей, за графов выдадут, а ты там посмотри: пошли в кусочки побираться, землю взяли, хата раскрыта, слезы и горе, а жив остался, ноги тебе отхватили – гуляй на руках по Невскому или на клюшках ковыляй да слушай, как тебя великий дворник честит: ах ты, такой, сякой сын, пошел отсюда вон! Марш в проулок!.. Видал: вот японских-то героев как по Невскому пужают? А? Вот она, война! Тебе что? Платочком помахаешь, когда поезд солдатиков повезет, корпию щипать будешь, пять платьев новых сошьешь… – а ты вот посмотри, какой вой в деревне стоял, как на войну-то брали мужей да сыновей… Вспомнишь, так вот сейчас: аж вот здесь тоскует и печет", – и он жал, точно стараясь вывернуть из груди своей сердце.
Нет войны, не будет, не будет?»{35}
При всех своих недостатках Распутин был сторонником мира. Он питал естественное отвращение к кровопролитию и как верующий христианин считал войну грехом.
Время от времени он высказывался как пацифист, например в интервью «Дыму Отечества», также перед началом войны 1914 г.:
«Готовятся к войне христиане, проповедуют ее, мучаются сами и всех мучают. Нехорошее дело война, а христиане вместо покорности прямо к ней идут… Но вообще воевать не стоит, лишать жизни друг друга и отнимать блага жизни, нарушать завет Христа и преждевременно убивать собственную душу. Ну что мне, если я тебя разобью, покорю; ведь я должен после этого стеречь тебя и бояться, а ты все равно будешь против меня. Это если от меча. Христовой же любовью я тебя всегда возьму и ничего не боюсь. Пусть забирают друг друга немцы, турки – это их несчастье и ослепление. Они ничего не найдут и только себя скорее прикончат. А мы любовно и тихо, смотря в самого себя, опять выше всех станем»{36}.
За это он подвергался нападкам на страницах журнала «Отклики на жизнь», издаваемого его заклятым врагом – протоиереем Владимиром Востоковым:
«Гр. Распутин, сколько мы можем судить по его органу "Дым Отечества", есть злейший враг святой Христовой Церкви, православной веры и Русского Государства. Мы не знаем, какое влияние имеет этот изменник Христова учения на внешние дела России, но во время освободительной войны балканских христиан (в 1912 г.) с Турцией он выступил не за Христа, а за лжепророка Магомета. (…) Он проповедует непротивление злу, советует русской дипломатии во всем уступать, вполне уверенный, как революционер, что упавший престиж России, отказ от ее вековых задач приведет наше отечество к разгрому и разложению. (…) Распутин не только сектант, плут и шарлатан, но в полном значении слова революционер, работающий над разрушением России. Он заботится не о славе и могуществе России, а об умалении ее достоинства, чести, о предательстве ее родных по духу братьев туркам и швабам и готов приветствовать всякие несчастия, которые, вследствие измены наших предков завету, ниспосылаются Божественным Промыслом нашему отечеству. И этого врага Христовой истины некоторые его поклонники признают святым»{37}.
Упоминание о том, как Распутин выступал против «освободительной войны» на Балканах, относится к его позиции во время Балканского кризиса 1912 г., особенно когда Черногория и другие ориентировавшиеся на Россию государства этого региона (Сербия, Болгария и Греция) развязали в октябре того года войну против Османской империи. Армии этих «малых государств» двинулись на Константинополь, Россию охватила военная истерия. На улицы Петербурга вышли демонстрации под лозунгами «Крест на Святую Софию». Российская пресса призывала к войне в защиту братьев-славян от неверных, того же требовал и председатель Думы Михаил Родзянко, заявивший в марте 1913 г. царю: «Войну примут с радостью, и она поднимет престиж правительства»{38}.
Многие считали, что от вступления в эту войну Николая удержал только совет Распутина. Анна Вырубова, наиболее преданная (после самой царицы) ученица «старца», писала впоследствии:
«Вспоминаю только один случай, когда действительно Григорий Ефимович оказал влияние на внешнюю политику России. Это было в 1912 году, когда великий князь Николай Николаевич и его супруга старались склонить Государя принять участие в Балканской войне. Распутин чуть ли не на коленях перед Государем умолял его этого не делать, говоря, что враги России только и ждут того, чтобы Россия ввязалась в эту войну, и что Россию постигнет неминуемое несчастье»{39}.
Граф Сергей Витте, бывший премьер-министр, подтвердил, что Распутин сказал последнее слово в пору Балканской войны, и это следует принимать как «один из жизненных фактов»{40}. Более того, немецкая
