разных стран Европы добровольно отправляться на фронт в качестве своего рода троянского коня, Ленин перебрался в 1916 г. из Берна в Цюрих и вступил в сотрудничество с Вилли Мюнценбергом, секретарем Социалистического союза молодежи. Он до такой степени не ожидал революции той же зимой, что на встрече в цюрихском Народном доме 22 января 1917 г. (4 февраля по н. ст.) сказал: «Мы, ветераны, едва ли увидим решающие битвы грядущей революции»{87}.
Февральская революция оказалась для Ленина такой же неожиданностью, как и для всей Европы. Он прочел о ней в швейцарских газетах только 2 марта 1917 г., когда Исполнительный совет (Исполком) Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов уже опубликовал Приказ № 1. Но нельзя сказать, чтобы Ленин не был готов воспользоваться ситуацией. Втайне он получал субсидию от немецкого правительства по меньшей мере с 1916 г. (это безусловно подтверждается документально), а возможно, и с 1915 г., когда социалистический агент Александр Парвус (Израиль Гельфанд) посоветовал Берлину оказывать финансовую поддержку Ленину и большевикам{88}. Апологеты Ленина позднее расписывали, через какие мучения он якобы прошел, прежде чем «позволил» немцам снарядить его обратно в Россию. По воспоминаниям Мюнценберга (весьма сомнительным), Ленин-де решился вернуться на родину, даже если придется «пройти через ад» (т. е. проехать через Германию). Но это все болтовня для отвода глаз. На самом деле предложение поступило от немецкого МИДа, а санкционировал его лично канцлер Германии Теобальд фон Бетман-Гольвег. После недолгих и не слишком ожесточенных переговоров относительно условий этого возвращения Берлин выделил 5 млн марок золотом на переезд и начало деятельности Ленина в России, и через пять дней тот сел в поезд, отправлявшийся с главного вокзала Цюриха в Сассниц – принадлежавший Германии порт на Балтийском море. С ним вместе ехали Крупская, Радек, Зиновьев, Фридрих Платтен и постоянная любовница Инесса Арманд. После краткой остановки в Стокгольме они прибыли на Финляндский вокзал Петрограда 3 апреля в начале 12-го ночи. Этот вагон ныне стоит под стеклом как исторический памятник{89}.
Ленину понадобилось немного времени, чтобы совершить свой «исторический выход». Его сразу же отвезли в штаб-квартиру большевиков, где он произнес яростную речь, обличая тех отступников в партии, кто имел глупость поддержать Временное правительство. Вождь предложил столь экстремистскую революционную программу, что большевистская газета «Правда» поначалу отказалась ее печатать. Эта программа, позднее переделанная в так называемые «Апрельские тезисы», больше всего запомнилась лозунгом «Вся власть Советам!» (подразумевающим, что партия отказывает в поддержке и Временному правительству, и любому парламентскому строю, который мог бы прийти на смену временному), однако не менее экстремальной была и предлагавшаяся в ней внешняя политика – полный отказ от войны с Германией и роспуск царской армии (а также полиции и гражданской бюрократии). Неудивительно, что Николай Суханов, меньшевик и член Исполкома, вспоминает впечатление от этой речи: «Казалось, из своих логовищ поднялись все стихии и дух всесокрушения… носится… над головами зачарованных учеников»[3]{90}. Георгий Плеханов, основатель Социал-демократической партии и к тому времени главный политический деятель из среды меньшевиков, написал более трезвый и саркастический ответ: «О тезисах Ленина и о том, почему бред бывает подчас интересен»{91}.
И все же не стоит преувеличивать воздействие Ленина на российскую политику непосредственно после возвращения в страну. В эмиграции Ленин имел возможность изобретать собственную политическую линию, не оглядываясь на мнения других российских социалистов или какие-либо практические соображения, в отличие от тех большевиков, кто, как Лев Каменев и Иосиф Сталин, действовал в самой России. Каменев заявил, что ЦК партии большевиков готов поддержать текущую платформу партии, а с определенными оговорками – и Временное правительство, и продолжение войны и выступает «против деморализующего влияния "революционного пораженчества" и против критицизма товарища Ленина» {92}. Сталин на страницах «Правды» отрекся от ленинского лозунга «Долой войну!» как от совершенно бесполезного {93}. Восьмого апреля 1917 г. Петроградский комитет 13 голосами против 2 отверг «Апрельские тезисы». Вопреки своей будущей репутации непогрешимого лидера на тот момент Ленин еще не склонил на свою сторону даже собственную партию, и такое положение сохранялось на протяжении нескольких месяцев. Он вновь проиграл голосование в ЦК в октябре 1917 г. (по резолюции о свержении правительства без предлога созыва советов, 10 против 2) и на общенациональной партийной конференции в январе 1918 г. (по вопросу о немедленном сепаратном мире с Германией, 48 против 15){94}.
Тем не менее от декларации Ленина невозможно было просто отмахнуться. В отличие от меньшевиков под руководством Чхеидзе (он возглавлял Исполком) и от стоявших за Керенским эсеров, на сторону которых склонялось русское крестьянство, большевики получили теперь оратора (пока еще не вождя), готового полностью отказаться от участия в войне ради углубления революции. Поскольку западные союзники, включая присоединившиеся к Антанте с 6 апреля 1917 г. (19 апреля по н. ст.) Соединенные Штаты, ожидали, что Россия исполнит свои обязательства, продолжит воевать и до лета нанесет отвлекающий удар на Восточном фронте, антивоенные призывы Ленина имели потенциальные политические и стратегические последствия. Да, подобных взглядов придерживался не он один: Виктор Чернов, лидер партии эсеров, вернувшийся из эмиграции за пять дней до Ленина, занял столь же бескомпромиссную позицию по войне (хотя и не во всем совпадавшую с позицией Ленина). Именно Чернов, а не Ленин первым взялся обличать на пресс- конференции 22 марта 1917 г. (4 апреля по н. ст.) министра иностранных дел кадета Павла Милюкова за отказ публично отвергнуть империалистические цели войны, в особенности намерение России захватить Константинополь и принадлежавшие Османской империи проливы. Разоблачив «сатурналии хищнических аппетитов», Чернов потребовал голову Милюкова{95}. (В частном письме другу Милюков выражал убеждение, что «было бы абсурдно и преступно отказаться от главной награды войны… во имя гуманитарно-космополитических идей интернационального
