невозможной работу советской администрации и реквизицию зерна. Как и в Тамбовской губернии, народная повстанческая армия Западной Сибири, воевавшая под лозунгом «За Советы без коммунистов!», заявляла о стремлении к смене власти, а не просто протестовала против политики и методов правящей РКП(б).
Несмотря на такие амбиции повстанцев – многим из которых очень хотелось верить в то, что они являются частью более широкого движения, способного свергнуть советскую власть, – их шансы на успех были крайне невысоки. В конце 1920 г. уже шли приготовления к демобилизации Красной армии, достигшей к концу гражданской войны численности в несколько миллионов человек, но ситуация, сложившаяся в зерновых регионах республики, потребовала присутствия там нескольких сотен тысяч солдат для подавления восстаний, в которых участвовали в основном русские крестьяне. К лету 1921 г. часть Тамбовской губернии, где повстанцы были особенно активны, была занята армией из более чем 100 000 красноармейцев, которые оставались там до конца года с тем, чтобы предотвратить возобновление «бандитизма», бушевавшего в области целый год. Регулярные дивизии Красной армии были отправлены для подавления восстания в Западную Сибирь, и к ним присоединились специальные войсковые части ВЧК и РКП(б).
Для содержания плененных бунтовщиков создавались особые лагеря. Их использовали также для изоляции членов семей и соседей подозреваемых в бунте. Этих людей держали в заложниках под угрозой смерти с тем, чтобы заставить участников антисоветских восстаний сдаться. Деревни подвергались артиллерийском обстрелам и бомбардировкам с воздуха. Красная армия даже экспериментировала с отравляющим газом, стараясь «выкурить» бунтовщиков из лесов. Судебные «тройки», состоявшие из государственных, партийных и военных функционеров, переезжали из одной деревни в другую, поспешно проводя следствие и быстро верша суд. Этим демонстрировалась решимость и сила Советского государства. Вал репрессий нарастал, и жители деревень пребывали в постоянном страхе: они боялись как красноармейцев, так и повстанцев, поскольку и те и другие беспощадно карали за сотрудничество с врагом. Невозможно сосчитать количество жертв волны насилия, поднявшейся осенью 1920-го и не стихавшей в некоторых районах страны целый год. Их количество составляет по меньшей мере десятки тысяч. И в основном, как и в любой гражданской войне, это были мирные жители.
Активное сопротивление, поднявшееся в зерновых регионах Советской республики, а также отчаянные попытки государства в течение 1920–1921 гг. реквизировать у крестьян как можно больше зерна, поставили жителей этих регионов в крайне сложное положение. И дело было не только в давлении, о котором говорили Троцкий и другие критики продовольственной политики советской власти, но и в том, что из-за неурожая предыдущего года государство отобрало у них посевное зерно. Следующий урожай оказался столь низким, что в Поволжье, на Южном Урале и на части территории Украины начался голод. В 1921 г. американское правительство инициировало масштабную программу помощи голодающим, однако с 1921 по 1923 г. от голода умерло более 5 млн человек{271}. Жертвами продовольственного кризиса в Советской республике стали жители как городов, так и деревень, как традиционно «нехлебных» регионов на севере европейской России, так и богатых зерном губерний Центральной России, Украины и Западной Сибири. В начале 1921 г. один представитель власти заявил группе протестующих деревенских жителей в Воронежской губернии, что поверит в голод, когда увидит, как матери едят своих детей. Прошло совсем немного времени, и это стало нередким явлением в традиционно хлебных областях России{272}.
Несомненно, принятое в 1920 г. решение продолжить политику продразверстки – насильственного изъятия продовольствия для нужд государства – имело серьезнейшие последствия для Советской республики и ее населения. Оправданность этой политики как чрезвычайной меры военного времени уже ставилась под сомнение в свете улучшающейся военной и политической обстановки, и среди членов партии росло понимание последствий и сомнительной перспективности этого курса. Тем не менее они отказались менять его, и это привело к продлению гражданской войны и голоду, который унес жизни миллионов советских граждан.
На Х съезде РКП (б), прошедшем в марте 1921 г., Ленин внес предложение о прекращении продразверстки и введении вместо нее натурального налога, который должен был зависеть от реального урожая. В Тамбовской губернии разверстку отменили месяцем раньше, но власти хотели скрыть информацию об этом послаблении в мятежном регионе с тем, чтобы не распространять такую политику на всю страну. Когда стало очевидно, что ограничиться одним регионом не удастся, на повестку дня встало прекращение разверстки по всей стране, и в том же месяце Ленин подготовил проект предложения по налогу. Спешности делу добавил мятеж в Кронштадте, начавшийся всего за несколько дней до начала съезда. Взявшиеся за оружие моряки протестовали против неудачной продовольственной политики, и в особенности отношения к крестьянам. Для них мятеж был актом солидарности с рабочими, устраивавшими демонстрации на улицах Москвы и Петрограда в знак протеста против лишений и репрессий со стороны советского режима, и с крестьянами, чьи осажденные деревни были родиной многих мятежных матросов. Пока Красная армия подавляла мятеж в Кронштадте, что стоило ей жизней тысяч солдат, делегаты Х съезда проголосовали за предложение Ленина изменить продовольственную политику.
Теперь, когда над партией нависла угроза, которая, по словам самого Ленина, была, «несомненно, более опасна, чем Деникин, Юденич и Колчак вместе взятые», прекращение разверстки стало необходимостью. «Мы знаем, что только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России», – заявил Ленин, выступая перед делегатами Х съезда{273}. Прошло несколько месяцев, и введение натурального налога было подкреплено решением начать декриминализацию рынка, что дало возможность сельскохозяйственным производителям продавать (после уплаты налога) излишки зерна. Как и доказывали Троцкий и другие, это создало стимул к увеличению производства. Конечно, ни Троцкий, ни другие, критиковавшие продовольственную политику до 1921 г., не говорили открыто о рынке, и по своим взглядам они не были на стороне крестьянства.
