(составляющие маргинализированное меньшинство во многих странах Запада) со временем должны научиться правильно реагировать на "вышучивание и высмеивание"?
Может быть, леворадикалы и террористы Западной Европы, от коммунистических партий до "Фракции Красной Армии" [16]и "Красных бригад"[17], умерят свой пыл, если общественность предпочтет воздерживаться от критики их методов и идеологии?
Разумеется, нет. Ведь к появлению двойной морали в дискуссии о свободе слова, развернувшейся в начале XXI века, привела именно такая извращенная логика. На защиту могли рассчитывать только группы и чувства, получившие особый статус благодаря убежденным сторонникам ограничения свободы слова или повышенному вниманию общественности. При этом общество не щадило группы и чувства, которые не пользовались такой благожелательностью или взгляды которых не разделялись. Подобное положение просто недопустимо, поскольку является дискриминацией.
Жарким летом 2007 года, спустя много лет после того, как Солженицын призвал народ к борьбе с ложью, я сидел в небольшом офисе Натана Щаранского на тихой улице в пригороде Иерусалима. Это была наша третья встреча. В прошлый раз он занимал пост министра внутренних дел и возглавлял партию русских евреев "Наш дом Израиль" (НДИ), а в первую встречу Натан, в шортах, тапочках и своей обычной кепке, принимал меня на прохладной террасе в Иерусалиме, где в то время руководил "Сионистским форумом"[18] — предшественником политической партии, которая в кнессете[19] представляет интересы миллиона репатриантов из бывшего Советского Союза. Щаранский говорил быстро и отрывисто, с улыбкой раскрыв свой рецепт политической карьеры: "Я первым приехал в Израиль и приобрел миллион избирателей".
Больше двадцати одного года назад Натан, проведя девять лет в тюрьме по ложному обвинению в государственной измене и шпионаже в пользу США, вышел на свободу и вылетел из города Пермь-35 на Северном Урале в Москву. Оттуда он отправился в Берлин, где его обменяли на советского разведчика на Глиникском мосту, соединяющем Потсдам и Берлин. Тем же вечером 11 февраля 1986 года Щаранского встречали тысячи новых соотечественников в аэропорту им. Бен-Гуриона в Тель-Авиве, откуда привезли его к Стене плача в старой части Иерусалима. В присутствии огромного количества людей Натан прочел молитву из книги псалмов, которую его жена Авиталь передала ему перед арестом и которая помогала ему пережить трудности тюремного заключения.
На стенах его небольшого офиса в "Центре Шалем", где Щаранский работает с ноября 2006 года после ухода из кнессета, висят фотографии в рамках: Андрей Сахаров, его учитель в борьбе за права человека в Советском Союзе, и Теодор Герцль, основоположник современного политического сионизма. Большую часть стены занимает необычный аэрофотоснимок: Иерусалим в снегу.
Я спросил Щаранского, какие уроки, по его мнению, следует извлечь из истории советского правозащитного движения и в каком объеме прежний опыт применим к сегодняшней дискуссии о правах человека в западных странах и исламском мире. "Я участвовал сразу в двух движениях, — начал он свой рассказ, — за право евреев на эмиграцию, о котором напоминает фото Герцля, и за права человека, неформальным лидером которого был Андрей Сахаров. Я по-прежнему считаю себя частью его школы, поэтому его фото здесь неслучайно. Для меня связь между этими двумя движениями очевидна: меня, с одной стороны, лишили права вернуться к своим еврейским корням, найти свое место в истории, а с другой — отобрали свободу и права гражданина Советского Союза".
Призыв Солженицына покончить с ложью занимал центральное место и в рассказе Щаранского о характерных признаках диссидентского движения: "Отсутствие необходимости лгать, притворяться, играть в игры режима и опускать руки из страха перед ним повлияло на нас положительно. Будучи диссидентами, мы ощутили огромный прилив сил, избавившись от "двойного мышления", которым было насквозь пропитано советское общество. Режим прекрасно это понимал, поэтому его слуги не жалели сил, чтобы лишить диссидентов жизни, хотя они на первый взгляд и представляли небольшую и малозначительную группу. Однако дело закончилось развалом СССР. Стремление жить не по лжи сыграло решающую роль".
По словам Щаранского, диссиденты мешали западным политикам вроде Генри Киссинджера, придававшим большое значение реальной политике, переговорам о разоружении и разрядке международной напряженности. Именно здесь Натан усматривал параллели с отношением нынешнего руководства западных стран к "нефтяным диктатурам" Ближнего Востока. Он говорил, что Запад традиционно уделяет чрезмерное внимание стабильности, которой, по мнению многих политиков, противоречит понятие свободы. Поэтому предпочтение отдается диктаторам вроде Хосни Мубарака, а не свободным выборам, по итогам которых "Братья-мусульмане" будут оказывать еще большее влияние, чем сегодня.
"Сегодня я также наблюдаю страх, подобный тому, что испытывал Запад перед Советским Союзом, желание приспособиться с помощью политики умиротворения. Европейским высокопоставленным руководителям было неудобно и неприятно поддерживать диссидентов, выслушивать их понимание действительности, поскольку это означало конфронтацию с режимом. Они пытались низвести ситуацию с инакомыслящими до "небольшой гуманитарной проблемы", не оказывая никакого принципиального влияния на события, происходившие в СССР. Киссинджер и те, кто разделял его точку зрения, говорили, что охотно помогли бы Сахарову, однако Советский Союз являлся диктатурой и в обозримом будущем продолжал бы ею оставаться, поэтому было очень важно поддерживать хорошие отношения с Москвой. Когда это удавалось, по словам Киссинджера, можно было сделать гораздо больше для Сахарова и других диссидентов. Сахаров пытался объяснить, что речь идет не о помощи диссидентам, а о том, как Запад мог бы помочь самому себе, защитив свободный мир и избавившись от иллюзий".
