убежден, что существует только один стандарт прав человека — Всеобщая декларация прав человека, принятая ООН и вдохновлявшая всех советских диссидентов. Установление по всему миру различных норм и правил Ковалев воспринимал как «опасную роскошь». Он сожалел, что права человека на Ближнем Востоке и в странах Азии воспринимаются иначе, чем в Европе и США, особенно когда объединение всего человечества уже является реальностью, а решение важнейших проблем требует глобального вмешательства.

Я часто вспоминаю наш разговор. Ковалев не был ни наивным человеком, ни далеким от реальности мечтателем или фанатиком. Он верил в идеал, который наметил сам и ради которого сознательно пожертвовал лучшими годами своей жизни. Этот идеал состоял в представлении о правильном общественном устройстве, отрицающем существование неких «параллельных» социумов с особыми правами человека, а также идею этнического, культурного и религиозного сепаратизма, где бы она ни внедрялась — на Кавказе или Балканах, в Мальмё или Роттердаме.

Я уехал из Дании в 1990 году и с тех пор не раз всерьез подумывал о том, чтобы остаться за границей. Но теперь мне следовало вернуться домой и начать новую жизнь, что нас с женой Наташей очень радовало. Мы уже привыкли внезапно отменять или прерывать отпуск, уикенд и любое другое запланированное мероприятие, если в мире происходило что-то, требующее моего присутствия. Пора было покончить с этим. Нам хотелось более стабильной жизни, при этом я рассчитывал по-прежнему уделять газете много внимания. Наташа уже давно хотела «домой» — многозначное понятие для нашей семьи, имеющей корни и в России, и в Дании, — однако для нее дом был там, где жили двое наших детей, то есть в Дании.

Я несколько раз откладывал возвращение на родину, опасаясь скуки в стране, явно обделенной событиями международного масштаба, вроде тех, что происходили в Кремле или Белом доме. «Только представь, как в полшестого возвращаешься с работы по центральной улице Копенгагена. Не очень-то бодрит!» — увещевал меня главный редактор, когда я несколькими годами ранее задумался о возвращении в Данию.

Помимо семьи у меня были еще две причины стремиться домой. Во-первых, рос внутренний дискомфорт от того, что мне приходилось всего лишь безучастно и безответственно наблюдать за жизнью других людей и обществ. Постепенно мной завладевало некое чувство отчужденности, хотя я хорошо говорил по-русски, приобрел в России родственников и друзей, очень полюбил эту страну и гораздо лучше вписывался в местное общество, чем мои коллеги. Мои мнения не имели никакой практической ценности, освещаемые мной события никак на меня не влияли. Я часто выступал на российском радио и телевидении, где, как правило, излагал западную точку зрения на ход событий в России. Я был волен выражать любые мнения, но все это было несерьезно.

Пустота внутри меня усиливалась экзистенциальным кризисом. Я начал задаваться вопросом, действительно ли живу затем, чтобы ездить по всему свету, погружаясь в чужие жизни и разговаривая о превратностях судьбы с людьми, которых я никогда больше не встречу. Я уже не горел желанием оставаться иностранным корреспондентом, однако медлил признать это, поскольку соответствующий образ все еще совпадал с моим представлением о себе.

Мои ощущения чем-то напоминали переживания американского рок-певца Джексона Брауна, которые он выразил в песне «Running on Empty», частенько звучавшей на школьных вечеринках конца 1970-х и сопровождающей очевидно бесцельный бег Форреста Гампа по Америке в одноименном фильме с Томом Хэнксом в главной роли:

Я не знаю, куда сейчас бегу. Я всего лишь бегу.

Я бегу — бегу в никуда.

Я бегу — бегу вслепую.

Я бегу — бегу за солнцем.

Но я отстаю.

Осенью 2001 года ситуация обострилась. После теракта 11 сентября в США я отправился в Таджикистан, чтобы оттуда перебраться в Афганистан и освещать американскую операцию, которая должна была вскоре начаться. После возвращения в Москву я стал плохо спать. Ночью я просыпался от ужаса, нередко испытывал приступы паники в многолюдных помещениях, страх смерти охватывал меня целиком. Днем я мог часами сидеть, уставившись в экран монитора, полностью парализованный и опустошенный, без единой мысли, без сил. Афганистан был ничем не хуже и не лучше Чечни, но почему-то вызвал у меня особое отвращение. И не только из-за пятерых моих попутчиков-журналистов, оказавшихся на линии фронта и погибших от рук Талибана. Меня потрясла легкость, с которой афганцы меняли стороны в вооруженном конфликте, — как перчатки. Вчера они сражались за Талибан, сегодня — против. Верность афганцев зависела от конкретного времени и конъюнктуры, что в общем-то неудивительно, учитывая новейшую историю страны. Мне эта особенность напомнила цинизм, повседневную борьбу с ним на журналистском поприще. Хотя нередко слово — лучшее оружие репортера, в другой ситуации оно легко превращается в его врага. Во всяком случае, у меня.

Кроме того, мне не хватало рабочего коллектива. Работать корреспондентом просто замечательно: ты сам себе хозяин, без лишних дебатов быстро воплощаешь задуманное в жизнь. Ты можешь путешествовать по миру, знакомя с ним читателя, общаешься как с «верхами», так и с «низами». Учишься самостоятельно справляться с трудностями и писать обо всем: от футбола до охоты на медведей, от небольших охотничьих племен в Сибири до международной политики высшего уровня. Возможности для профессиональной самореализации просто безграничны! Но при этом ты в одиночестве. В первые годы работы корреспондентом меня это не смущало. Я тогда еще только готовился к «покорению» России и жадно пытался понять эту полную

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату