отрубил руку доблестному Брагадино, а потом велел на глазах у янычар содрать с него кожу. С живого.
– Какая гнусность! Какой позор!
– А потом велел отрубить головы Асторре Бальоне и Мантиненго, изрубить на куски Тьеполо и Маноле Спилотто и бросить их тела на съедение собакам.
– Боже мой! – вскрикнула герцогиня и закрыла глаза руками, словно стараясь отогнать страшное видение.
– А остальные, синьор лейтенант? – спросил Эль-Кадур.
– Убиты все. Мустафа помиловал только женщин и детей, которых увезут в Константинополь в рабство.
– Значит, конец Льву Святого Марка? – простонала герцогиня.
– Знамя Адриатической республики больше никогда не взовьется над Кипром.
– Неужели никто не попытается поквитаться за такое сокрушительное поражение?
– Настанет день, Капитан Темпеста, и корабли Венецианской республики отплатят этим азиатским тиграм по заслугам. Венецианские галеры еще зальют Архипелаг турецкой кровью, будьте спокойны. Светлейшая республика смоет с себя позор, и Селим Второй ответит за неслыханные зверства своего великого визиря.
– Но Фамагуста превратилась в кладбище.
– В ужасающее кладбище, Капитан Темпеста, – отвечал венецианец с глубоким волнением в голосе. – Улицы завалены трупами, а на разрушенных стенах устроили страшную выставку голов тех, кто жил в городе и храбро его защищал.
– А вам-то как удалось избежать турецких сабель?
– Я уже сказал, по чистой случайности, просто чудом. Когда все было кончено и янычары ворвались на бастионы, которые уже никто не защищал, я побежал за теми немногими уцелевшими, кто бился за ротонду бастиона Сан-Марко. Я бежал как сумасшедший, не зная, где смогу найти убежище, и уже считал, что погиб, как вдруг из развалин дома послышался голос:
– Эй, парень, сюда!
Сквозь засыпанную мусором и камнями оконную решетку я разглядел двоих людей, отчаянно махавших мне руками. Это было спасение. Они отодвинули засовы и впустили меня, вернее, втащили, потому что от ран и усталости я уже не стоял на ногах.
– А кто были эти благородные люди? – спросила герцогиня.
– Двое моряков венецианского флота, они сюда прибыли вместе с подкреплением под командованием Мартиненго: старший помощник капитана и марсовой.
– Где они теперь?
– Прячутся в темном погребе. Закрылись на засовы и привалили ко входу несколько камней, чтобы турки его не нашли.
– А как вы узнали, что я здесь? – спросила герцогиня.
– Это я ему сказал, – отозвался Эль-Кадур.
– А я в суматохе боя совсем забыл номер каземата.
– Почему же эти двое моряков не пришли вместе с вами?
– Они не решились, капитан. И потом, они боялись, что это убежище уже заняли янычары Мустафы.
– До погреба далеко?
– Шагов триста.
– Эти люди могли бы нам очень пригодиться, синьор Перпиньяно.
– Я тоже так думаю, герцогиня, – ответил венецианец, наверное впервые поименовав ее настоящим титулом знатной дамы.
Девушка несколько секунд помолчала, словно что-то обдумывая, потом, обернувшись к арабу, который все время неподвижно стоял рядом, резко спросила:
– Ты все-таки решился?
– Да, госпожа, – отвечал сын пустыни. – Только этот человек может нам помочь.
– А если ты ошибаешься?
– Дамасский Лев сюда не явится, синьора. У Эль-Кадура есть пистолет и ятаган, и он умеет с ними обращаться лучше, чем янычары Мустафы.
Герцогиня обернулась к венецианцу, который застыл от удивления и никак не мог сообразить, при чем тут турок, которого выбили из седла перед стенами Фамагусты.
– Вы полагаете, синьор Перпиньяно, побег возможен и турки его не заметят?
– Нет, синьора, – отвечал лейтенант. – Город наводнен янычарами, все еще жаждущими христианской крови, а за стенами не меньше пятидесяти тысяч азиатов стоят на страже и следят, чтобы никто не вышел из города.
– Ступай, Эль-Кадур, – сказала герцогиня. – Наша последняя надежда в руках Дамасского Льва.
