из министерства…
Янышевский внимательно посмотрел на удостоверение, вынул из ящика стола бумагу, протянул Трегубову:
— Вам знаком этот документ?
Трегубов посмотрел, передал Левицкому.
— Фальшивка, — констатировал тот. — К тому же очень неуклюже подделана.
— Я не специалист по криминалистике, — сухо сказал профессор, — и я не должен толковать документы. Не кажется ли вам, что это ваша обязанность?
Трегубов покраснел. Левицкий взял инициативу в свои руки.
— Ваше замечание справедливо, Борис Вадимович, наши органы для того и созданы, чтобы охранять честных людей от врагов и мерзавцев. Но ситуация сейчас такова, что требуется ваша помощь. Не сможете ли вы подробно рассказать о том, что произошло здесь сегодня ночью?
Профессор сидел прямо, смотрел перед собой, и его волнение проявлялось лишь в том, что он слегка похлопывал ладонями по полированной поверхности стола.
— В начале пятого меня разбудила родственница, которая ведет наше хозяйство. — Профессор говорил так, будто читал лекцию в университете: ни к кому лично не обращаясь. — Сказала, что пришли из госбезопасности, я велел впустить. Вошли трое, двое в штатском, третий в военной форме с пистолетом, в кобуре. Предъявили этот ордер на обыск и поинтересовались чемоданом, который полгода назад оставил на хранение сын моего покойного коллеги Северин Воробкевич. Вели себя вежливо, оснований для сомнений у меня не было, поэтому я и отдал чемодан. Вот, собственно, и все.
— Вас не удивило, что полгода никто не приходил за чемоданом? — быстро спросил Трегубов.
Профессор впервые посмотрел на него:
— У меня много своих дел, и я забыл о чемодане.
— И не поинтересовались его содержимым?
— Не имею привычки рыться в чужих вещах.
Разговор начинал приобретать нежелательный характер, и Левицкий решил вмешаться.
— Прошу извинить, Борис Вадимович, — повернулся он к профессору, насколько позволяло кресло, — я хотел задать вам еще один вопрос. Вы — единственный человек, который видел этих людей и может описать их приметы. Речь идет о задержании государственных преступников, которые, кстати, подозреваются в убийстве двух беззащитных женщин. И кто знает, что еще они могут натворить!
— Любопытно, — встрепенулся профессор, — я бы никогда не принял их за бандитов. Производили впечатление интеллигентных людей. Хотя, — задумался он, — разговаривал со мной только один. Седой, высокого роста, с правильными чертами лица, я бы сказал, римский профиль. Несколько сутулый. На нем был темно–синий костюм. Я бы дал ему лет пятьдесят или несколько меньше. Второй… — он потер лоб, — нет, я его не запомнил… Лысый и, кажется, курносый. Лет сорока. И третий — в военной форме, совсем юный. Помню только, что розовощекий и белокурый…
— А чемодан? Какой он?
Профессор пальцем начертил на столе прямоугольник.
— Приблизительно такого размера, желтый, под крокодилову кожу.
— Извините за вторжение, — встал Левицкий.
Профессор сказал все, и вряд ли был смысл еще расспрашивать его.
Ехали молча, не очень довольные друг другом. Первым нарушил молчание Левицкий — работа прежде всего. Предложив Трегубову папиросу, пожаловался:
— Они обошли нас на повороте в прямом и в переносном смысле слова. Дела скверные, и я не знаю, что доложить генералу Роговцеву…
— Но ведь, — оживился Трегубов, — теперь мы знаем их приметы — это раз. Знаем, какой чемодан, — два! Наконец, теперь точно знаем, что проклятый чемодан в их руках, а не между небом и землей. Все же сдвинулись с мертвой точки.
— Прибавьте еще: установили, откуда они приехали в город, — сказал Левицкий. — Думаю, и возвращаться будут тем же путем. Это также весомый фактор.
— Значит, для пессимизма оснований нет! — засмеялся Трегубов.
Полдня отсыпались и собрались на обед заспанные и вялые. Только Сливинский был выбрит, в свежей сорочке и хотя не в новом, но еще приличном светлом костюме. Он распорядился:
— Одежду, в которой ездили, отдайте Яреме Андриевичу. Когда–нибудь спустит на барахолке.
— Зачем? — не понял Хмелевец.
— Нужно… — коротко ответил пан Модест. Не станет же он и правда объяснять этому мужлану, что прошел хорошую гестаповскую школу: сколько неопытных подпольщиков они задержали, зная только, как они одеты!..
На обед отвалил денег не скупясь, и Лизогуб где–то достал даже бутылку коньяку. Сливинский налил себе полстакана, остальные дули водку.
