от приятного чувства. Небольшие теплые волны плескались о ее ноги. Сорочку она завязала узлом между бедрами, иначе та при первом же погружении задралась бы вверх и обмоталась вокруг головы. Элизабет не стала раздеваться догола: у нее не было уверенности в том, что за ней никто не следит. Поселок был всего в пятнадцати минутах ходьбы, а до ближайшей деревни туземцев нужно было добираться около часа.
Но аборигены обладали удивительной особенностью: они иногда появлялись неожиданно, словно из-под земли. Они плавали на своих каноэ по рекам и вдоль побережья и, завидев белых поселенцев, тут же предлагали им товары для обмена. Утром несколько туземцев приходило в поселок с рыбой, крабами и свежими фруктами. Они гордо выгрузили на пляже свое добро и принялись торговаться с коком, приплывшим на португальском паруснике. Аборигены выменяли у него небольшой рулон набивного ситца, бухту каната, пригоршню разноцветного бисера и несколько иголок. Но больше всего карибы настаивали на роме. Кок наполнил им до краев маленькие рюмки, которые туземцы с удовольствием опустошили прямо на месте.
Мисс Джейн тоже иногда меняла самодельную водку на товары аборигенов.
– Только не нужно давать им слишком много спиртного: туземцы плохо переносят алкоголь, – как-то сказала она Элизабет. – Кроме того, чем меньше они знают об этом напитке, тем дороже его ценят.
Элизабет не знала, что думают об этом аборигены. По ее мнению, такая торговля была им невыгодна. Пастор Эдмонд был категорически против того, чтобы продавать местным жителям алкоголь.
– Это все равно что спаивать детей, – твердил он мисс Джейн с порицанием.
Но прагматичная вдова в ответ лишь пожимала плечами и говорила, что на этом богом забытом острове каждый должен сам заботиться о себе. К всеобщему облегчению, Эдмонд против обыкновения не стал заводить спор по поводу обращения с туземцами. Вместо этого он воспользовался возможностью пообщаться с аборигенами, что сейчас удавалось ему гораздо лучше, чем вначале. В другом поселении, до которого было полдня пути, Эдмонд все-таки разыскал наследие французского миссионера – своего рода словарь, в котором описывались понятия из языка туземцев. Почти полный перевод рукописи с французского на английский Эдмонду помог сделать провансальский торговец, корабль которого две недели стоял в бухте на якоре. Теперь пастор старательно учил то, что записал французский миссионер.
Жестикулируя и коверкая слова, Эдмонд опробовал свои новые знания на аборигенах и немного их этим развеселил: очевидно, его произношение оставляло желать лучшего.
Элизабет огляделась в последний раз, все глубже заходя в воду. Пустой пляж освещало яркое солнце, вокруг не было ни души. Женщина решительно и глубоко вдохнула и нырнула. Муслиновая сорочка вздулась большим пузырем вокруг ее тела, но тонкая ткань быстро намокла и совсем не мешала нырять. Жемчужные пузырьки воздуха поднялись перед лицом Элизабет, когда она умело поплыла вперед.
Погрузившись глубже, она впервые за много недель почувствовала себя свободной и почти счастливой. Яркие краски подводного мира тут же вскружили Элизабет голову. Вид разветвленных кораллов, ярких рыб и прозрачная теплая вода, казалось, совершенно вытеснили мысли из ее головы. Где-то далеко осталась боль разлуки, которая вот уже несколько недель камнем лежала у Элизабет на сердце, унеслись плохие воспоминания о сопровождавшемся слезами прощании.
Когда Дункан, Анна и Фелисити уплывали на «Элизе», Элизабет смотрела вслед кораблю, пока тот не скрылся из виду. А потом заперлась у себя в комнате, оставив детей на Деирдре, – женщине никого не хотелось видеть. Громкое всхлипывание Фелисити, которую держала за руку Анна, последний прощальный взмах с палубы «Элизы», печальный взгляд Дункана – все это слилось для Элизабет в мрачную картину, которая так болезненно и глубоко врезалась ей в память, что до сих пор стояла перед глазами.
Только здесь, под водой, казалось, печали разом исчезли. Все потеряло важность, кроме огромной причудливой раковины на морском дне или необычайно длинной светло-желтой рыбы чуть дальше. Элизабет осторожно коснулась похожих на анемоны отростков на скале, удивленно посмотрела на круглую, покрытую мелкими горбиками рыбу, которая на первый взгляд поразительно напоминала камень. Женщина завороженно наблюдала за приближением большого осьминога, который, проплывая мимо, молниеносно дернул длинными щупальцами, схватил и проглотил доверчиво дрейфующую рыбку.
Напоследок Элизабет насладилась яркой панорамой морского дна, а потом спокойно начала подниматься на поверхность. Вода вокруг нее была кристально чистой, прозрачной, кроме того места, где солнечный свет заслоняло черное пятно. Еще до того, как голова Элизабет появилась на поверхности, женщина ощутила угрозу, и возникшее чувство быстро превратилось в панический страх.
Цена обложила добычу благоухающими ветками, плотно связала их и взвалила на спину. Белые люди, которым она хотела продать эти листья, варили их, собирали выделявшееся масло и натирали им кожу, чтобы приятно пахнуть. Учитывая исходившее от них зловоние, это была разумная затея, но самые вонючие из них почему-то меньше всего думали об этой процедуре. От них несло гнилыми зубами, едким старческим пoтом и грязной одеждой. Тем не менее они считали своим исконным правом приставать к туземкам, как будто те только и ждут, когда их приласкают белые мужчины.
Цена сочувствовала тем, кто по собственной воле отдавался вонючим белым за разноцветный бисер или железный нож. От парочки женщин она слышала, что это якобы случилось по любви, и даже видела детей, появившихся на свет после таких связей. Чаще всего туземцы сторонились этих малышей, не говоря уже о белых, которые относились к метисам даже хуже, чем к каллинаго[6]. Цена радовалась, что
