Дальше Толстой дает совет:
И потому не убивать надо Александров, Николаев, Вильгельмов, Гумбертов, а перестать поддерживать то устройство обществ, которое их производит. А поддерживает теперешнее устройство обществ – эгоизм людей, продающих свою свободу и честь за свои маленькие материальные выгоды.
История показала, что общество услышало Толстого, и в феврале 1917-го сами монархисты бросились к Николаю II с требованием отречься от престола. Но уже и отречение не спасло от братоубийственной бойни – узел ненависти затянулся слишком сильно. Пришлось разрубать…
Толстой верил в человека. Верил, что если его не бить, не заставлять убивать другого, не развращать, не дурачить, «оставить в покое», то он проживет свою жизнь счастливо, умно, с пользой народу. С одной стороны, чтобы человеку стало так житься, нужно, по Толстому, совсем немного, а с другой стороны, требовалось изменить не только человеческое общество, но и человеческую природу.
Можно утверждать, что пока его идеи потерпели крах – не стану углубляться в дебри истории, но Россия все такая же, какой была и при царях, и при генсеках, Церковь, пройдя через страшное испытание двадцатых-тридцатых годов (имею в виду не столько даже репрессии, сколько разнообразное «обновленчество»), восстановилась. Ослабление давления государства на народ тут же давало и дает возможность раскрыться, в первую очередь, темной стороне многих и многих.
Но сама попытка Толстого – великая веха в истории человечества. Его деятельность последних трех десятилетий – не поддается осмыслению. И потому такие исследования, как книга Павла Басинского, необходимы. Еще и еще, десятки, сотни. Они двигают нас в правильном направлении.
…Сейчас, заканчивая этот свой текст, я поискал отзывы на книгу «Святой против Льва». Их, к моему удивлению и сожалению, очень мало. А книга в продаже около двух месяцев. То ли критики тщательно пишут свои рецензии и статьи, то ли опасаются вступать в дискуссию. Ведь оценкой стиля, архитектуры произведения в данном случае не обойтись – придется поговорить о большем. А это рискованно. Но, по-моему, необходимо.
И в заключение – два замечания.
В тексте книги есть такая деталь: критик Стасов пренебрежительно отзывается об Иоанне Кронштадтском и называет его «попом», за что получает резкий ответ Толстого. Можно решить, что Стасов был противником отца Иоанна. Но на одной из фотографий, которыми проиллюстрирована книга, с подписью «Отец Иоанн среди почитателей в Санкт-Петербурге», вблизи него сидит и Стасов… Хотелось бы узнать об отношении критика к священнику. Тем более что параллель Лесков – Иоанн Кронштадтский показана Павлом Басинским довольно подробно.
И еще.
Автор книги «Святой против Льва» не мог не вспомнить главы романа Толстого «Воскресение», в которых показана служба в острожной (а не «пересыльной» как у Басинского) церкви – «единственное (но крайне важное!) исключение» из «правила» Толстого не создавать «отрицательного, а тем более карикатурного образа священника». Басинский называет высказывания Толстого о евхаристии в романе «кощунственными», «вульгарными», «злосчастными», написанными «в состоянии крайнего раздражения на Церковь», отказывает им в художественности.
Бесполезно спорить с оценками автора, но все же хочу обратить его внимание (а Басинский тонкий и умный литературный критик), что главы эти не являются неким вставным куском в «Воскресении», а вполне органичны и даже необходимы.
В восьмидесяти страницах перед ними есть глава Пасхальной заутрени, где церковная служба, священники описаны совершенно иначе. Эта глава поражает своей чистотой, и эта чистота закономерна – еще чист Нехлюдов, чиста Катюша Маслова, чист мир вокруг них… Вернись к чистоте Толстой через восемьдесят страниц, и читатель бы ему не поверил. Нет чистоты в насильственно собранных в церкви людях, отвернувшихся от Бога, и, видимо, нет Бога в этой церкви – остался только механизм обряда.
Может, и «кощунство», но художественное произведение строится по особым законам.
И дальше на протяжении нескольких сотен страниц Толстой показывает, как люди возвращаются к Богу. Нехлюдов, например, обретает его в номере сибирской гостиницы, открыв подаренное «англичанином» Евангелие… Таким образом Толстой создает вполне логичную цепь: чистота – грязь и бессмысленность – смысл.
Конечно, оценка Павла Басинского «кощунственных» глав «Воскресения» – частное мнение. Хотя в нынешних условиях стоит учитывать, что частное запросто может стать общественным: десять-двадцать подобных отзывов авторитетных людей, и, вполне возможно, «Воскресение» станут печатать без этих глав. Никакой цензуры, а просто – «издание 1899 года». И это не так уж фантастично: немало российских ребятишек знают теперь Пушкина как автора сказки «О купце Остолопе и работнике его Балде». И попробуй им докажи, что Пушкин такой сказки никогда не писал – книжка есть, активно распространяется, пользуется спросом. Того гляди – в пушкинскую библиографию попадет.
Ответственность за слово
В декабре 1864 года Толстой перенес тяжелую операцию – ему ломали неправильно сросшуюся руку. Писать много после операции он не мог, поэтому диктовал свояченице. В одном из писем Толстой сообщал жене: «Нынче поутру около часу диктовал Тане, но не хорошо – спокойно и без волнения, а без волнения наше писательское дело не идет».
И художественные, и публицистические произведения Толстого почти всегда написаны ясно до малейших деталей, мысли автора и персонажей, как бы сложны они ни были, понятны, сюжеты завершены. Сам Толстой утверждал, что писать нужно только о завершенных явлениях и, пожалуй, главным достоинством произведения искусства считал понятность.
