завидуешь людям, которые веселятся, пьют вино, и нет для них шторма, и парус у них не сорвет.
Кроме того, мы попросту боялись таких встреч: «Ра» даже по сравнению с траулером букашка, нас трудно разглядеть, особенно если ночь и туман, – налетит, потопит и в чем дело не сообразит.
Примерно месяц мы плыли в полнейшем одиночестве, а потом, уже близ Южной Америки, суда стали появляться вновь.
Однажды нас разбудил Жорж. Он кричал, что на нас движется корабль. Мы выскочили из хижины кто в чем был и залезли на крышу. Действительно, корабль шел прямо на нас, весь в огнях, как новогодняя елка, а у нас на мачте горела только жалкая керосиновая лампа. Мы схватили фонарики и принялись, соединяя лучи, бить общими усилиями в его рубку. Там нас заметили и, наверное, страшно удивились, зажгли мощный прожектор и долго слепили нас ярким лучом, видимо, силясь понять, что это перед ними такое.
Затем на корабле решили с нами поговорить.
Мы переговаривались азбукой Морзе, мигая фонариками, – вернее, это делал один Тур, он вспомнил свою военную молодость, снова и снова он твердил: «Экспедиция “Ра”»! Экспедиция “Ра”!» – а те, на корабле, не понимали и переспрашивали. Ветер был слабый, мы шли зигзагами, корабль тоже лавировал, боясь с нами столкнуться, временами он пропадал за нашим парусом и разговор обрывался, – я слез на палубу, на палубе парус не мешал и корабль был виден, – там сигналили напропалую, без перерывов, не заботясь, принимаем или нет, и Тур в азарте кричал мне с мостика:
– Что они сказали: ти-ти-та-та или ти-та-та-ти?
Откуда мне знать, что они сказали, я не могу читать эту штуку. Тур от возбуждения просто забыл, что не все учили азбуку Морзе, он вел себя в точности как любопытный, который переспрашивает, приставив ладонь к уху:
– А, что? Та-ти-та?
Потом, успокоившись, он очень смеялся.
Да, разные бывали случаи. Как-то вдруг показалось, что коллективно сходим с ума: по левому борту, чуть видимый вдалеке, плыл другой такой же «Ра»! Словно мы отразились в зеркале!
– Тур, – вскричали мы, – твой приоритет под угрозой!
Судно подходило ближе, и сходство исчезло: обыкновенное рыболовное суденышко, ничего общего с нами не имеющее, – океан пошутил.
Почти тотчас с правого уже борта явилось странное сооружение с высоченной башней, опять мы гадали, что за чудеса, и сошлись на том, что это, очевидно, бурильная платформа нефтяников…
Нам часто вспоминалась эта башня как некий символ, увы, довольно зловещий. Цивилизованное человечество и посреди океана давало знать о себе.
Порой противно было утром чистить зубы, столько грязи плавало у кормы. Ну, ладно, пустые бутылки, доски, пластиковые мешки – их как после воскресенья на дачной полянке, – но битум! Но мазут!!!
Куски темно-бурого цвета, величиной в кулак, а иногда крупнее, некоторые обросли ракушками и усеяны моллюсками, другие совершенно свеженькие – и это в центре Атлантики, а она довольно большая!
Едва первые наши отчеты появились в печати, возникли слухи о том, что мы из-за загрязненности воды якобы даже не решались купаться. Это, разумеется, не так. В сплошные поля нефтяной пленки мы все же не попадали, а что до остального – кто мы такие, чтобы привередничать?! Мы сами плоть от плоти тех, кто все исправней, вдохновенней и успешней разоряет свой общий дом; в отечестве Кея полисмены-регулировщики стоят на перекрестках в кислородных респираторах, потому что Токио фактически лишен атмосферы, преувеличения тут почти никакого: недавно в печати сообщалось, что токийцы вдруг забили тревогу, увидав над собой светящееся небесное тело – летающую тарелочку, а это была не тарелочка, это сквозь случайный разрыв в смоге и выхлопах проглянула Венера – город совсем отвык от звезд!
В США спускают в океан радиоактивные отходы и баллоны с нейропаралитическим газом, планируют подземные ядерные взрывы в тектонически активных районах, не беспокоясь о том, что глобальный спусковой механизм может сработать и планета лопнет, как петарда. В Африке все меньше становится красивых гордых зверей, в Италии тонет неповторимая Венеция, да и у нас в Союзе промелькнет иногда газетная информация: судят главного инженера и директора такого-то завода за то, что сливали в реку побочные продукты Большой химии…
Мы не обличаем свысока, не апеллируем ханжески к минувшим буколическим идиллиям – в тот миг, когда человек срубил первое дерево, он уже вступил с природой в сложные диалектические отношения, и сложность их не затушуешь, не избавишься от нее заклинаниями, и нам, экипажу «Ра», тоже не к лицу заниматься чистоплюйством. За нами тоже, бывало, тянулся хвост из съестных припасов, папирусных обломков – из всего, что мы вынуждены были выбрасывать за борт. И мы не били себя при этом в грудь и не посыпали головы пеплом, и если печалились, то отнюдь не по планетарным причинам: Норман жалел, что в рационе не будет орехов и чернослива, Тур сокрушался вон по той деревяшке, нет, вот по этой, эта наверняка была самая лучшая, как мы теперь без нее обойдемся?!
Но одновременно мы заботились о том, чтобы то, что может утонуть, утонуло, а то, что может быть съедено рыбами, было съедено. Вынимали продукты из мешков, привязывали груз к банкам и коробкам – мы надеемся, что океан не обижен на нас, что наше с ним сотрудничество развивалось на основе разумного компромисса, – и когда Карло и Кей наставляли свою обличающую кинооптику на очередную битумную лепешку в руках Тура, они имели на то
