90 мил. ведер в 1930/31 году».
«В 1936 г. производство спирта увеличилось в 250 раз по сравнению с „сухим“ 1919 г. и после коренной реконструкции заводов перекрыло уровень 1913 г., о чем рапортовали работники отрасли к двадцатилетнему юбилею советской власти… Размеры снижения цен на водку стали предметом специального обсуждения на политбюро в мае 1949 г. [в связи с сокращением ее потребления]… Снижение цен на алкогольные напитки должно было, по расчетам правительства, увеличить их реализацию и тем компенсировать снижение цены… Так, только за 1947–1949 гг. производство водки в СССР увеличилось с 41,4 до 60,0 млн дкл, то есть почти в 1,5 раза, а цена 0,5 л водки снизилась с 60 до 30 руб. …» (И. Курукин, Е. Никулина).
Тенденция эта в дальнейшем лишь усиливалась: в 1952 г. – было произведено 81,1 млн дкл, в 1962-м – 162, в 1970-м – 243. (И это не считая производства вин, большей частью низкокачественных). В 1979 г. казна получила от налога на алкоголь поступлений больше, чем от подоходного налога (соответственно – 25,4 и 23 млрд руб.). Душевое потребление алкоголя (в пересчете на спирт) быстро росло: в 1960 г. – 3,9 л, в 1970-м – 6,8 л, в 1984-м – 10,5 (последняя цифра превысила соответствующий уровень 1913 г. более чем в два раза).
Доступность и дешевизна спиртного провоцировала массовый алкоголизм у измученного «коренными переломами» населения. Историк Н. П. Полетика так вспоминал о пьянстве 1930-х гг.: «Пили все, и притом в массовых размерах… Пьянство двадцатых годов имело оттенок веселья и жизнерадостности. Оно соответствовало завету Владимира Святого. Причиной веселья и радости была надежда на лучшую жизнь. Массового, ежедневного пьянства, до одури, до бессознательности, в двадцатых годах было мало. Но пьянство тридцатых годов имело совершенно иной характер. Это было пьянство безнадежности и отчаяния. Рабочие в городах (Ленинграде и Москве – в особенности) допивались до бесчувствия, до положения риз, они искали в водке забвения от действительности, от тревог жизни нашей, от ее безысходности, от убивающей здоровье тяжелой работы, от страха перед нуждой и старостью. Пили отчаянно и озлобленно – и мужчины, и женщины, и даже подростки 15–16 лет. Алкоголизм охватил и интеллигенцию, в особенности творческую интеллигенцию – писателей, художников, музыкантов, артистов, работников науки… Трудно сказать, кто пил больше, – ученые, или писатели, или артисты, или музыканты…»
И. Л. Солоневич в своей «России в концлагере» рассказывает, что в начале 1930-х в подмосковной Салтыковке, «где жителей тысяч 10, хлеб можно купить только в одной лавчонке, а водка продается в шестнадцати, в том числе и в киосках того типа, в которых при „проклятом царском режиме“ торговали газированной водой. Водка дешева. Бутылка водки стоит столько же, сколько стоит два кило хлеба, да и в очереди стоять не нужно. Пьют везде. Пьет молодняк, пьют девушки, не пьет только мужик, у которого денег уж совсем нет». «Водка единственное, что можно покупать в сколь угодном количестве. В Москве вечером 7 [ноября] хорошо одетые люди валялись пьяные на тротуарах», – записал в дневнике в ноябре 1938 г. Вернадский. Ему в дневнике того же года вторит Пришвин: «Ныне душа русского человека в бутылке: вино – реализация скрытой души, а для государства питейный доход». В декабре 1938 г. нарком обороны К. Е. Ворошилов издал специальный приказ «О борьбе с пьянством в РККА», в котором, в частности, говорилось: «За последнее время пьянство в армии приняло поистине угрожающие размеры…»
Период «застоя», наряду с ростом материального благополучия, отмечен и резким усилением народного пьянства. В конце 1970-х гг. на учете состояло 2 млн алкоголиков. В 1978 г. в органы милиции было доставлено около 9 млн пьяных, свыше 6 млн попали в вытрезвитель. В 1984 г. смерти, так или иначе связанные с потреблением алкоголя, составили почти 32 % всех смертей (525 тыс. человек).
«Пьяные деньги», как мы помним, были важной составляющей бюджета и Московского царства, и Российской империи, но, конечно, по травматическим последствиям такой политики СССР превзошел своих предшественников с лихвой.
«Позитивная дискриминация»
Нетрудно догадаться, что геополитические триумфы СССР, как и Российской империи справлялись главным образом за русский счет. Во-первых, русские были главным источником военной силы – составляя в 1941 г. 51,8 % населения страны, они во время войны дали 65,4 % мобилизованных и 66,4 % погибших (а вместе с украинцами и белорусами – 86,3 и 84,2 % соответственно). Во-вторых – основным материальным ресурсом, на котором держалась не только безудержная милитаризация экономики, но и внутреннее единство самой «новой исторической общности». Русский центр и прежде дотировал национальные окраины, но большевики придали этой практике характерно левое идеологическое обоснование, систематичность и новый, куда более впечатляющий масштаб.
С начала 1920-х гг. была выработана и начала проводиться в жизнь политика «позитивной дискриминации» (Т. Мартин). Ее суть четко сформулировал Ленин в 1922 г.: «…Интернационализм со стороны угнетающей или так называемой „великой“ нации [то есть русской]… должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически». На XII съезде РКП(б) (1923) эту тему развил Н. И. Бухарин: «Мы в качестве бывшей великодержавной нации должны идти наперерез националистическим стремлениям [нерусских народов] и поставить себя в неравное положение в смысле еще больших уступок национальным течениям. Только при такой политике, когда мы себя искусственно поставим в положение, более низкое по сравнению с другими, только этой ценой мы сможем купить себе настоящее доверие прежде угнетенных наций».
Сталин в тезисах к тому же съезду, одобренных ЦК, конкретизировал: «Правовое национальное равенство, добытое Октябрьской революцией, является великим завоеванием народов, но оно не решает само по себе всего национального вопроса. Ряд республик и народов, не прошедших или почти не прошедших капитализма, не имеющих или почти не имеющих своего пролетариата, отставших ввиду этого в хозяйственном и культурном отношении, не в
