не о переодевании только в заграничные костюмы, но и о перемене самих порядков.
Продвижение русского фронтира
Итоги переходной эпохи XVII – первой четверти XVIII в. оказались для русского народа весьма неоднозначными. Тем не менее закончить эту главу хочется его вполне бесспорными достижениями.
Во-первых, это продвижение русской границы на Юг для борьбы с висевшей «как дамоклов меч» (Д. И. Багалей) крымской угрозой. По подсчетам А. А. Новосельского, только в течение первой половины XVII в. татары увели в полон как минимум 150–200 тыс. русских людей. В 1630-х гг. нападения крымчаков отбивали недалеко от Оки, порой они прорывались даже в Московский уезд. С 1635 г. начинается строительство Белгородской черты, призванной перекрыть крепостями и земляными валами Ногайский и Изюмский шляхи, по которым происходили татарские вторжения. Рядом с Воронежем и Белгородом встали Козлов, Яблонов, Ольшанск, Усмань, Карпов, Болховец, Орлов, Новый Оскол и др. С 1653 г. на важнейшие участки черты выдвигаются солдатские полки, набранные в южных областях. К 1658 г. Белгородская черта, состоявшая из 25 городов, соединенных земляным валом и другими укреплениями, была окончательно завершена. Она протянулась почти на 800 км «по территории пяти современных областей: Сумской, Белгородской, Воронежской, Липецкой и Тамбовской» (В. П. Загоровский).
Таким образом, арена русско-татарских столкновений отодвинулась к югу на сотни километров, и проникновение татар в центральные уезды стало практически невозможно. Кроме того, это позволило заселить южные окраины России. В одном из документов Разрядного приказа 1680-х гг. говорится, что «ныне по той всей черте уселилось многолюдство большое». В пределах самой черты среди переселенцев преобладали великороссы, за ней – малороссы, в силу целенаправленной государственной политики, о которой уже говорилось выше.
В 1679–1681 гг. была построена еще одна, более локальная черта – Изюмская, закрывающая от татарских набегов недавно заселенные «черкасами» земли к югу и юго-западу от Белгорода. Но, конечно, жизнь колонистов «на черте», а тем более «за чертой» была крайне беспокойной и опасной. Татарские нападения снова усилились во время войны со Швецией, когда все военные усилия России сосредоточились на Севере. Только в один набег 1713 г. крымчаки взяли более 14 тыс. полонян. Лишь со строительством в 1730-х гг. Украинской линии Белгородчина и Слобожанщина перестали быть боевым пограничьем.
Одновременно происходило русское движение «встречь солнца» – продолжалось и в главном завершилось присоединение Сибири, начатое в конце XVI в. Западная ее часть была покорена к началу следующего столетия, вскоре после этого русские служилые люди дошли до Енисея. В 1630-х гг. казацкие ватаги достигли Лены, в 1640-х – Байкала, в 1640– 1650-х – проникли на Амур. В 1628 г. был заложен Красноярск, в 1632-м – Якутск, в 1653-м – Нерчинск, в 1662-м – Иркутск. В 1690-х гг. началось освоение Камчатки. К 1678 г. общее количество русских в Сибири, по подсчетам Г. В. Вернадского, составило не менее 84 тыс. человек. Нельзя не изумиться блестящему успеху этой невероятной авантюры. По словам английского историка географии Дж. Бейкера: «Продвижение русских через Сибирь в течение XVII века шло с ошеломляющей быстротой. Успех русских отчасти объясняется наличием таких удобных путей сообщения, какими являются речные системы Северной Азии, хотя преувеличивать значение этого фактора не следует, и если даже принять в расчет все природные преимущества для передвижения, то все же на долю этого безвестного воинства достанется такой подвиг, который навсегда останется памятником его мужеству и предприимчивости, равного которому не совершил никакой другой европейский народ».
Составлявшие передовой отряд русского освоения Сибири землепроходцы – охотники и купцы, занимавшиеся пушным промыслом, и нанявшиеся на государеву службу для сбора пушного же ясака с туземцев казаки мало чем отличались от испанских конкистадоров или пионеров Дикого Запада. С. В. Бахрушин отмечал в них «черты, свойственные всем искателям приключений: упорство в достижении цели, неразборчивость в средствах, предприимчивость, практическую сметку и не знающую удержу смелость… Беспощадные к инородцам, безжалостные к своим близким, все эти служилые и промышленные люди… поражают нас и своей беспечной удалью и нечеловеческой выносливостью и вместе с тем алчностью к добыче и хладнокровной жестокостью».
Многих канонических героев «сибириады» иначе как разбойниками и не назовешь. Вот, скажем, стиль общения «Камчатского Ермака» – Владимира Атласова с местным населением, откровенно явленный в его отчетах-«сказках»: «камчадалов громили и наибольших людей побили, и посады их выжгли для того, чтобы было им в страх»; «они, коряки, учинились непослушны и пошли… на побег, и он, Володимер, с товарищи их постигли, и они, иноземцы, стали с ними бится, и божиею милостию и государевым счастием их, коряк, многих побили, и домы их и олени взяли, и тем питались…». Из первого своего похода 1697–1698 гг. Владимир Васильевич вывез «прибытку» больше, чем собрал в ясачную казну. За свое пребывание на Камчатке в 1706–1707 гг. он «накопил» 1235 соболей, 400 красных и 14 сиводущатых лисиц, 75 морских бобров и массу другой «мяхкой рухляди» в виде одежды, что было немногим меньше среднего годового объема камчатского «государева ясака». Погиб Атласов от рук взбунтовавшихся против него казаков. В том же духе действовал и другой знаменитый землепроходец – Ерофей Хабаров, которого в 1653 г. за его гомерические злоупотребления как в отношении туземцев («мы их в пень рубили, а жен их и детей имали и скот»), так и в отношении «государевой казны» («государеву делу не радел, радел своим нажиткам, шубам собольим») и собственных подчиненных, царский посланец отстранил от руководства отряда.
Но были и исключения, например Семен Дежнев, старавшийся брать ясак «ласкою» и умевший налаживать с местным населением дружественные отношения, «да такие, что, когда его отряд подвергся нападению немирных тунгусов и гибель была неминуема, только что объясаченные друзья пришли на помощь и помогли отбить нападение» (А. С. Зуев). Московские чиновники жаловались, что в азарте «пушной лихорадки» между русскими промысловыми
